Уилт непредсказуемый - Шарп Том. Страница 12

– Это одно и то же. Я между двух огней. Выраженьице, конечно, избитое, да и огонь тут ни при чем, если честно. Ведь у меня уже есть громадная, сумасбродная и непробиваемая женушка.

– Да, тебе не позавидуешь. Ты еще раньше рассказывал…

– Никто меня не понимает. И ты тоже. – Уилт с горя как следует отхлебнул из кружки.

– Генри, наверное, тебе что-нибудь в чай подсыпают.

– Да, и все знают, чья это работа, – Коры Криппен<Третьеразрядная американская актриса, отравленная мужем в 1910 г. и найденная в подвале их лондонского Дома. Расследование этого убийства вошло в анналы криминалистики >.

– Коры Криппен? А она-то тут причем?

– А тебе никогда не приходило в голову, – Уилт решительно отодвинул пирожок, – что могло случиться, если б Кора Криппен перестала шпынять своего мужа, путаться у него под ногами, а взяла и родила четверых? Видишь, не приходило. А мне пришло. С тех пор как я прочитал курс лекций «Оруэл и искусство убивать по-английски», я стал серьезно задумываться. Приходишь домой, а там «ужин оригинальный»: какая-то подозрительная соевая колбаса с домашним щавелем, кофе из одуванчиков. Волей-неволей сделаешь соответствующие выводы.

– Генри, это смахивает на паранойю, – озабоченно сказал Брэйнтри.

– Вот как?! Тогда отвечай: роди Кора Криппен сразу четверых, чей бы труп нашли в подвале? Мужа! Доктора Криппена! Не перебивай меня! Ты понятия не имеешь, как Ева изменилась после родов. А я имею. Насмотрелся я на женскую породу у себя дома. Жена – такая же огромная, как и дом, да четыре дочери в придачу. Насквозь их вижу, знаю, что они от меня нос воротят.

– Черт возьми, ну что ты говоришь такое?!

– Еще четыре пива, – обратился Уилт к бармену, – и, будьте добры, отправьте пирожок туда, откуда он взялся.

– Слушай, Генри. У тебя разгулялась фантазия. Неужели ты думаешь, Ева действительно собралась отравить тебя?

– На все сто не уверен… – подумав, сказал Уилт. – Были такие подозрения, когда Ева занялась выращиванием «непризнанных грибов». Я сперва давал их попробовать Саманте, и Ева бросила эту затею. Не знаю, может, я ей не нужен, зато близняшки нужны. Думает, ее потомство – сплошные гении. Саманта – будущий Эйнштейн, Пенелопа, судя по мазне на стенке в гостиной, – Микеланджело, а Жозефина – сам понимаешь, с таким именем… Продолжать?

Брэйнтри покачал головой.

– Правильно! – Уилт с мрачным видом придвинул к себе очередную кружку пива. – Я, как мужик, выполнил свой долг перед природой и уже, относительно довольный жизнью, собирался встретить преждевременную старость, как вдруг Ева каким-то дьявольским чутьем – никак не ожидал от нее – находит и приводит в дом замечательную женщину, умницу, красавицу. Саму одухотворенность, само великолепие!.. В общем, Ирмгард – та, на которой мне следовало жениться.

– А ты не женился, – Брэйнтри выглянул на Уилта из-за кружки, куда спрятался от невыносимых дифирамбов в честь Ирмгард. – А Ева камнем висит у тебя на шее…

– Именно камнем! – подхватил Уилт. – Лежит в постели этакая глыба… Ладно, обойдемся без натурализма. Достаточно сказать, что она весит, как два меня.

Он осушил кружку пива и замолчал.

– И все же ты сделаешь ошибку, если разоблачишь их с этим фильмом. – Брэйнтри перевел разговор на менее больную тему. – Пусть их… Вот мой принцип.

– Пусть что? Крокодилов трахают? Этот ублюдок Билджер совсем обнаглел: обзывает меня свиньей и приспешником фашистского капитализма… Ага, спасибо, еще кружечку… И я же его после этого защищаю. В общем, я бы не против рассказать прессе про гуманитеховские нравы. Вот только Токстед и его банда национальных фронтовиков только и мечтают поставить Гуманитех на уши. А помогать им – нет уж, спасибо.

– Видел я утром, как наш юный фюрер клеил плакат в столовой.

– Да? Очередная кампания? Кастрировать всех индусов в Англии или снова ввести колесование?

– Что-то против сионизма, – сказал Брэйнтри, поморщившись. – Я бы, конечно, содрал эту гадость, но он поставил часового – здоровенного бедуина. Последнее время он с арабами на короткой ноге.

– Здорово, – сказал Уилт, – просто здорово! Эти правые и левые маньяки чертовски непредсказуемы – вот что мне в них нравится. Например, Билджер: дети его в частной школе, живет в роскошном особняке, купленном за папины деньги, рвется к мировой революции, разъезжает взад-вперед на «порше», который влетел тому же папе тысяч в шесть, и еще обзывает меня фашистской свиньей. Не успел я очухаться, как нарвался на Токстеда. форменный фашист, в отличие от Билджера, живет в муниципальном доме и мечтает всех, у кого проблема с цветом кожи, отправить в Исламабад, включая и тех, кто родился в Клэпхэме и в жизни не выезжал из Англии. И с кем, спрашивается, он якшается? С арабскими шейхами. У них нефтедолларов больше, чем песчинок на пляже. По-английски трех слов связать не могут, зато оккупировали половину Мейфэра<Фешенебельный район Лондона. "Адольф Эйхман – оберштурмбанфюрер СС, принимавший активное участие в уничтожении евреев >. И заметь, арабы – семиты, а он – антисемит, да такой, что Эйхман по сравнению с ним – лучший друг израильского народа. Болван непредсказуемый! Д-а-а-а, тут без бутылки не разберешься.

И в подтверждение своих слов Уилт заказал две кружки пива.

– Ты уже выдул шесть, – напомнил Брэйнтри. – Ох, задаст тебе Ева чертей!

– Так она и так их задает, – мрачно проговорил Уилт и продекламировал: – Задумавшись, на что уходит жизнь, мой друг…

– Да не задумывайся ты об этом… Вон уже с горя пить начал – последнее дело!

– Это не я задумываюсь. Это Брижес<Роберт Брижес (1884-1913) английский поэт >. Первая строфа из «Заветов красоты». Впрочем, это не имеет отношения к делу. И хотя у меня действительно горе, я вовсе не пьян! Я злюсь! У тебя день прошел нормально, и тебе не надо вечером лезть в постель к вечно недовольной жене. А то б ты тоже искал забвения в пиве. Представляешь, каково лежать с Евой, зная, что только потолок и коврик отделяют тебя от самой прекрасной, самой умной, самой великолепной и одухотворенной Му…

– Не вздумай снова сказать «музы»! – грозно перебил его Брэйнтри.

– А я и не собирался, – заявил Уилт. – Такие слова не для твоего ума! Слушай, прямо в рифму вышло. Тебе не приходило в голову, что на английском языке только стихи писать?

И, найдя более приятную тему, Уилт принялся разглагольствовать. Когда кабачок закрывали, Брэйнтри уже напился в стельку.

– Тачку я оставлю здесь, а утром пригоню домой, – объяснил он.

Уилт тем временем обнимался с фонарным столбом.

– А на твоем месте я б вызвал такси. Ты же на ногах не стоишь.

– Нет! Будем общаться с природой, – пьяно проговорил Уилт. – Мне торопиться некуда. Если повезет, это чудище уснет, когда я приползу…

Он взял направление на Веллингтон-роуд и пошел, выделывая стремительные неровные зигзаги. Несколько раз останавливался, в основном чтоб позаимствовать равновесие у столбов или пописать в чужой сад. Именно тогда он и спутал розовый куст с гортензией и довольно сильно поранился о колючки. Пока Уилт сидел на бордюре газона и накладывал жгут из носового платка, рядом затормозила полицейская машина. Уилту посветили фонариком в лицо, он зажмурился, затем луч света скользнул вниз на окровавленный платок.

– С вами все в порядке? – озабоченно поинтересовался владелец фонарика. Уилту это не понравилось.

– А то как будто не видно, – сердито огрызнулся он. – Сижу себе на бордюре, заворачиваю в платочек остатки мужского достоинства. А вы лезете с дурацкими вопросами.

– Прошу вас, сэр, давайте без выражений, – предупредил полицейский. – Есть закон, запрещающий выражаться, сидя на тротуаре.

– А против тротуаров, засаженных вдоль роз, то есть наоборот, нет закона? – осведомился Уилт.

– А можно спросить, сэр, чем вам розы помешали?

– Спросить, конечно, можно, – ответил Уилт, – особенно если сам не в состоянии допереть. В этом случае спросить даже нужно.