Филумана - Шатилов Валентин. Страница 90

– Чего бояться плыть, если все равно умирать, – продолжал гнуть свою линию последний из Окинфовых. – За себя я никогда не боялся. Я трус, когда других людей касается. Даже голутвенных. Даже антов. Надо закричать на него, а я боюсь. Плеткой приложить – тем более страшусь… А так жить нельзя. И княжить – тем более нельзя. Так только разоришь свое княжество… А за себя?.. Разве ж может быть за себя страшно, когда смерть – вот она, всегда рядом. Сейчас ты есть, а все равно как и нет тебя. Потому что завтра все равно тебя не будет – век человеческий столь краткосрочен…

– Ну, раз не боишься за себя, так встань, пойди, помоги Зиновию! Полазай в пепле, в развалинах, поищи его гривну. Раз ты такой бесстрашный!

– Вы – добрая. Потому мне про Витвину Михаила и напоминаете, – как ни в чем не бывало сообщил Яков. – Но я – то знаю, что Михаил – это одно. А я – совсем другое. Я княжить все равно не смогу.

– Но ведь ты и не пробовал. Когда княжишь, не обязательно ведь кричать и плеткой махать. Мне кажется, что главное все-таки любить своих людей, думать о них, тогда, глядишь…

– А и правда, встану вот и пойду по пепелищу. Может, провалюсь куда-нибудь. Да и сгорю там. Или задохнусь. Все лучше, чем вам с Михаилом досаждать…

– Опять глупость надумал! Ничего ты нам не досаждаешь. Мне, например, ты даже нравишься. Тем, что ты других обидеть боишься, и тем, что бесстрашный от глупости своей. Даже ворчание твое про смерть нравится – так после этого жить хочется! Тебе назло!

– И как я сам до этого не додумался? – внимательно выслушав меня, проговорил Яков. – Я ведь не пробовал ее надевать. А надо попробовать. Вдруг Платея меня все-таки придушит? Тогда все и прекратится!

Он решительно поднялся, но, сделав шаг в направлении лавки, где на чистой салфетке лежала его родовая гривна, покачнулся и чуть не упал.

Я вскочила, поддержала его за руку. Он с удивлением воззрился на мои пальцы на своем предплечье, но потом пожал плечами – а не все ли равно? Какая разница? Все равно после смерти ничего уже не будет иметь значения!

И, переждав головокружение, Яков доплелся до лавки, сел. Взял гривну. Некоторое время пристально вглядывался в ее змеистое серебрение у себя на ладони.

Мне даже не по себе стало: а ежели она и вправду придушит его?

Но возражать уже было поздно. Мягким, ласковым движением Окинфов накинул легкую ленточку Платеи себе на шею. И прикрыл глаза, ожидая неизбежной кончины.

То, что последовало дальше, мне уже было знакомо по опыту общения с Филуманой. В шатре раздался едва слышный звон, по всей поверхности Платеи заискрились витые разряды молний, расслабленная петля гривны стала стремительно ужиматься, охватывая тугим кольцом тощую шею Якова. И – как и при моей встрече с Филуманой – никакого удушения не произошло. Платея замерла на новом князе Окинфове, как будто на нем всегда была.

И так мне радостно за милого Якова стало! Он еще сидел, ожидая продолжения, а я уже подошла, подняла его лицо с закрытыми глазами и поцеловала в твердый лоб. И сказала весело: – Вот тебе!

– Что здесь еще за нежности творятся? Пригибая голову, чтоб не удариться о поперечную балку, в шатер входил Михаил.

– Познакомься, – смеясь, проговорила я. – Угнанский князь Яков Лексеич Окинфов!

– А я вам, правда, нравлюсь? – как всегда невпопад поинтересовался новый князь, удивленно распахнув свои зелено-голубые глаза.

– Конечно, правда! —легко согласилась я и в доказательство еще раз поцеловала его лоб. – Ой, – испуганно произнес он и потер нос. И объяснил, показывая на полоску Филуманы на моей шее: – Горячая!

Я потрогала ее пальцем и тоже ойкнула – внешняя сторона моей гривны заметно нагрелась. Не докрасна, конечно, но уж гораздо выше комнатной температуры. А на внутренней стороне, которой она прилегала к моей коже, никаких температурных перепадов не происходило.

– Это потому, что т&перь ты – почти что крестная мать нашего новорожденного князя, – объяснил Михаил, стоя у входа. – Между вашими гривнами возникло какое-то сродство.

– И что нам это даст? – восхитилась я. – Никогда еще не была в роли крестной матери!

– А кто его знает… – неопределенно пожал плечами Михаил. – С гривнами всегда все непросто. Может, как-нибудь проявится. Может, и нет. Лучше скажи: ты теперь только крестных детей целуешь или и мужу что-нибудь достанется?

– Достанется, обязательно! – заверила я, бросаясь налего с объятиями.

– Ух ты! – вздрогнул он.

– Что случилось? – отстранилась я.

– Горячая, – указывая на Филуману, сообщил Михаил. И мы вдвоем расхохотались.

– А почему она горячая? – спросил Яков, с интересом глядя на нас.

Он почти совпал по фазе с реальным миром. Если не обращать внимания на то, что ответ на этот вопрос уже прозвучал несколько минут назад.

Когда же мы с Михаилом прервали наш продолжительный поцелуй, Яков со вздохом сообщил: – А гривны князей Фелинских нет в Вышеграде.

– И откуда он это может знать? – раздраженно пробурчал Зиновий, входя в шатер вслед за Михаилом.

– Сам спроси, – предложил тот, указывая на Якова, который настороженно глядел снизу вверх на вошедших.

Зиновий заметил на шее у новоявленного князя Окинфова гривну, едва не заскрипел зубами от ярости, но усилием воли взял себя в руки и почти ровным голосом задал ему свой вопрос: – Ну и откуда знаешь?

– Я тебя расстроил? – горько вздохнул Яков.

– Ты его еще не расстроил, – заметила я Якову. – Ведь ты еще не ответил на его вопрос, а значит, он и не успел расстроиться.

Дело в том, что Яков своими репликами несколько предвосхищал события, пытаясь обсуждать то, что еще даже им самим не было произнесено. Это тоже затрудняло общение – как и его предыдущая медлительность, но я надеялась, что постепенно он войдет в нормальный ритм, вполне соответствующий скорости окружающего мира.

Яков внимательно посмотрел на меня и кивнул Повернулся к Зиновию.

– Я не знаю, откуда я знаю. Но я это знаю, – сообщил он доброжелательно. И вновь обернулся ко мне: – Теперь я ответил на его вопрос, и он успел расстроиться?

– Успел, – буркнул Фелинский. – Тогда, может, хоть знаешь, где она?

– Ее могли взять те волхвы, которые ушли из Вышеграда вместе с царом, – мягко, успокаивающе дополнил Яков.

– Это второе его предположение о нынешнем местопребывании Корсеки, – пояснила я.

– А первое было какое? – недовольно скривился Зиновий.

– Первое, и самое вероятное, он сейчас скажет. Но, боюсь, оно тебе понравится еще меньше, чем второе.

– Гривна ваша, верно, была испорчена. Как следует испорчена, – невинно хлопая рыжими ресницами, выложил наш пророк. – Поэтому успела уже проржаветь. И даже распалась в пыль.

Зиновий уже открыл рот, чтобы крепким словом приложить такого пророка вместе с его пророчествами, но, встретив мой пристальный взгляд, спохватился. Впрочем, я и так знала все, что он собирался сказать.

– Да, это неприятный и совершенно неподходящий вариант, – согласилась я. – Но сейчас волхвы вместе с нечистью очень стараются взять верх. Вернуть историю на пять столетий назад. В ту пору, когда ваши предки еще не имели поддержки гривен. Так что… – Я развела руками.

– Но этого просто не может быть! – возмущенно сжал кулаки Зиновий. – Ибо какой же я тогда князь – без гривны-то?

– Значит, о плохом и думать не надо! – бодро сказал Михаил. – О совсем плохом. А надо думать, что гривна твоя – у цара. А это уже лучше, чем бесполезное копание на пепелище. Так ведь? Ты князь. Тебе надо вернуть свое добро. Значит, что надо делать?

Зиновий подумал: – Снарядить мою дружину в погоню за даром? И самому стать во главе ее?

– Вот это – уже толково! – одобрил Михаил, – Только по такому случаю не грех бы посоветоваться с великим князем Петром. Ему твое желание тоже будет интересно. А то что-то в нашей Соборной рати неладно стало. Война не окончена, а князья-воеводы ухе поговаривают, что должно-де по вотчинам разъезжаться – заботы-де у них неотложные, совсем, мол, заждались их вотчины и уделы! При этом пар где-то ездит и воду мутит, как и раньше. Ему и дела нет, что Великий собор объявил его татем и изменником. Да и та часть князей, которая была в его ополчении, разбежавшись, может снова сбежаться. Особенно прослышав об угрозах отлучения от княжения, которыми всех пугает князь Дмоховский. Вот и снова под даровой рукой полки окажутся немалые… А мы между тем по княжествам своим попрячемся?