Филумана - Шатилов Валентин. Страница 92

– А ведь ехать надо, – вздохнула я. – И немедля. Если Кевроль сдать – Зиновий тут совершенно прав, – завтра уже и в Кравениовском княжестве будут царовы полки. Тогда уж ничего не спасет.

Михаил стоял, молча глядя на меня.

– Сколько отсюда до Киршага осталось? – спросила я, трогая расшитый рукав его походного тулупчика.

– Два дня пути, – с трудом разлепляя губы, проговорил Михаил.

И голос у него был высокий и злой – такого я еще не слышала.

– Ну вот, – успокаивающе погладила я его по плечу. – Через два дня я буду в неприступном Киршагском кремле – сидеть у окошка и, как верная жена, ждать мужа с победой.

Михаил еще помолчал и яростно тряхнул головой: – Значит, через два дня и мне придется скакать в Кевроль. Я тебя не брошу!

– Не забывай: два дня до Киршага и два дня от него. Итого ты потеряешь дополнительно еще четыре дня. А может быть, как раз за эти четыре дня все и решится. Не про такие ли моменты сказано: «Промедление смерти подобно»?

– Наталья, – проговорил Михаил, с болью глядя на меня. – Наталья…

Нервы мои не выдержали.

– Ну что, скажи на милость? – напустилась я на ни в чем не повинного супруга. – Что такого со мной может случиться, что один лишь ты предотвратить в состоянии? Оставляй мне дружину, оставляй со мной всех и скачи – там ты нужнее!

Не отводя от меня скорбного взгляда, Михаил крикнул: – Аникандр!

– Здесь, князь! – Статная фигура киршагского витязя возникла позади князя..

– Головой отвечаешь, – тихо и печально произнес Михаил, не оборачиваясь. – Головой За княгиню. Разрешаю умереть. но с княгиней чтоб ничего не произошло! Ты понял? – Умру. – кивнул Аникандр, – но княгине урона не допущу Михаил наконец отвернулся от меня, приказал: – Ануфрий, седлай коней, ты – со мной. Все остальные– с княгиней. И слова ее, как моего, слушаться! – Сник, пошел прочь. Потом остановился, вновь обернулся ко мне, потерянно спросил: – Значит, благословляешь в дорогу?

Я гордо выпрямилась, кивнула, едва сдерживая слезы, готовые хлынуть из глаз.

– Значит, прощай? – Голос Михаила дрогнул. – Себя-то береги…

Нахлобучил шапку, вскочил на подведенного к нему коня Махнул плеткой.

Копыта дробно застучали по твердой земле.

– И ты себя! – запоздало крикнула я. – Береги…

А уже ночью, под утро, наступила расплата за то, что на Земле, Шагнувшей в двадцать первый век, называют «нервный стресс».

Ребенок бился и толкался почти без перерыва, к тому же начал болеть низ живота. Заснула я едва на мгновение – и тут же проснулась.

За узким оконцем придорожной сторожки чуть начинали меркнуть звезды. Но не их свет был причиной дискомфорта, заставившего меня открыть глаза. Просто мне было ужасно неудобно лежать, и, потрогав рукой постель, я поняла причину– перина подо мной была мокрая – Варька… – просипела я в ужасе.

Та спала рядом, сидя на лавке, и ничего не слышала.

– Варька! – завизжала я.

– А? Что? – вскочила служанка, растирая кулачком сонные глаза.

– Варька, у меня воды отошли, – плачущим голосом сообщила я.

– Чего? Какие? – все еще не понимала Варька.

– Плацентарные. Рожаю я, – взяв себя в руки, пояснила уже почти спокойно

Тяжело бухнув, распахнулась дверь. На пороге возник темный силуэт Бокши, дежурившего в сенях. Степенно спросил: – Звали, княгиня?

– Ой, беда, беда! – заголосила на него Варька. – Княги-нюшка-то рожать собралась, а повитухи нет, никого нет, одни мы, бедные, сирые, горемычные!…

– Свечек запали, – деловито приказал Бокша.-Да побольше.

После чего осторожно приблизился ко мне.

– Больно, княгиня? Вы, главное, не бойтесь. Я видел, как бабы рожают. Тут, главное, чтобы он, ребеночек то есть, правильно пошел. Головкой вперед.

– Учить ты меня будешь, – сквозь зубы зло засмеялась я. – Лучше перину замените. Да чистым застелите.

Бокша сразу все понял, обернулся к Варьке, расставлявшей зажженные свечки: – Слыхала, что княгиня сказала? Беги быстро к возку, неси все чистое.

– А княгиня одна останется? Я Соньке передам, чтоб она…

– Да сама беги! И быстро! – прикрикнул на нее Бокша. – Я ж тут, я ж никуда не денусь.

– Ага, – растерянно шмыгнула носом Варька и выскочила за дверь.

Там сразу раздались голоса. Голос Никодима спросил: – Что стряслось?

Верка заполошно выкрикнула на бегу: – Княгиня рожают!

Взвыла Сонька: – Ой, я туда не пойду, я боюсь!…

– Как же так… До Киршага-то совсем ничего осталось… – донесся расстроенный голос Аникандра, который чуял – попадет ему теперь от князя, что не довез княгиню до родового гнезда Квасуровых.

В дверь осторожно постучали, и осторожный голос Никодима воззвал: – Княгиня? Что делать-то надо? Вы только прикажите…

– За меня родишь? – поинтересовалась я. За дверыр молчали. – Ну и сиди там, не суйся. Хлопнула дверь сеней, в комнату вбежала Варька с ворохом тряпок. – Вот, принесла! – Так стели, – приказала я, пытаясь приподняться. Бокша помог. А потом удерживал меня за плечи, не давая упасть, пока суматошная Варька трясущимися руками перестилала постель.

– Бокша, милый, я, кажется, уже… – потерянно прошептала я, чувствуя движение внизу. И еще даже успела подумать, что в акушерстве это имеет специальное название – «стремительные роды».

– А и хорошо, а и правильно, – ласково подбодрил Бокша и осторожно уложил меня.

– Ты еще скажи: «Потужъся, мамочка», – сквозь тянущие, вынимающие душу боли попыталась пошутить я.

– А и скажу, коли надо, – согласился Бокша. И добавил: – А вот и головочка княжеская показалась. Чернявая такая, волосики густые.

Я поднатужилась.

– Вот как мы выходим хорошо, – приговаривал Бокша, – вот какой княжич-то получился.

– Что, уже? – отдуваясь, спросила я.

– Сейчас, сейчас, – пробормотал Бокша, склоняясь у меня между ногами. И тотчас поднял лицо, перепачканное кровью.

– Ты что делал? – ахнула я, хотя уже и сама прочитала ответ в его голове.

– Пуповину перекусывал, – важно сообщил Бокша, ожидая от меня одобрения. – У нас в деревне бабка-повитуха завсегда так делала.

Я очень четко увидела его нежное воспоминание о родной деревеньке с землянками вместо домов и о гнилозубой повитухе. Боже, только сепсиса моему ребенку и не хватает!

– А многие ли дети выживали после той бабки? – осторожно поинтересовалась я.

– Да мерли, конечно, – кивнул Бокша. – Так на все воля Божия!

– А почему мой сын молчит? – испуганно приподнялась я на локте. – Шлепни его, он должен закричать, а то задохнется!

– Так он того – уже дышит, – с безграничным удивлением оповестил Бокша. – И глазами лупает. Вот какие у нас глазенки, – засюсюкал он, поднимая младенца. – Дай, дай мне! – потребовала я, укладываясь на подушки – Прямо сюда, на грудь клади!

Теплое, липкое, головастое существо улеглось на меня поперек груди. Я посмотрела на его личико и обнаружила, что мой сын тоже смотрит на меня. Внимательно и спокойно. Точно так же, как смотрел изнутри.

А брови у него были густые и черные – прямо отцовы!

Новый приступ боли скрутил меня, Я напряглась, стараясь не уронить маленькое, родное существо, и услышала, как Бокша накинулся на Варьку: – Таз, таз давай! Еще ж послед!

Он застучал жестяным тазом, а за дверями уже гудели: – Княгиня родила! Сына! Княжича!

– Княжич! Сын! – откликнулись ликующие голоса кра-венцовских и сурожских дружинников, столпившихся возле крыльца.-Ай да княгиня! Ай да князь! Княжич, княжич!…

А у меня не было сил даже радоваться. Осталась только покорная нежность. «Это же сын мой… – ласково подумала я, глядя в его большие темно-карие глаза. – Мой сын».

И вдруг мне показалось, что он ответил. Молча. Мысленно. Одним взглядом. Только вот смысл ответа ускользнул от меня.

А пеленать младенцев я не умела. И, к сожалению, этим искусством не владели ни мои служанки, ни Бокша, ни тем более дружинники. Поэтому кулечек, который удавалось сотворить из простыней и одеял, моментально оказывался распотрошенным, и из него поминутно показывалась то маленькая голая ножка, то ручка.