Жизнь во время войны - Шепард Люциус. Страница 20

Он повернулся к пацану в надежде, что тот сумеет оценить новый взгляд на «магическое», и тут заметил краем глаза какое-то движение. Грацелла. За спиной у мальчишки, в руке готовый к удару нож. Минголла автоматически выбросил вперед больную руку. Нож скользнул вдоль края ладони, ушел вверх и полоснул мальчишку по плечу.

Боль в руке была невыносимой, на секунду Минголла ослеп, но все же схватил Грацеллу за предплечье, чтобы она не ударила еще раз, и тут другое, новое ощущение почти затмило боль. Раньше ему казалось, будто нечто у него в руке умерло, но сейчас оно дрожало в ране и текло по запястью вместе с густой струей крови. В какой-то миг оно попыталось вползти обратно, извиваясь против течения, но сердечный насос работал как надо, и вскоре оно ушло совсем, вылилось на белый камень моста.

Прежде чем Минголла вздохнул с облегчением, или удивился, или как-то осознал, что произошло, Грацелла резко дернулась. Минголла привстал на колени, повалил ее на бетон, нож в руке стукнулся о мост. Потом выпал. Грацелла бешено вырывалась, царапалась, дети подошли поближе. Минголла подтянул левую руку к Грацеллиному подбородку и слегка придушил; правой подобрал нож и приставил к ее груди. Дети замерли, Грацелла обмякла. Минголла чувствовал, как она дрожит. Слезы прочертили дорожки на чумазых щеках. Сейчас она была похожа не на ведьму, а на перепуганную девчонку.

– Puta! [12] – выругался мальчишка. Держась за плечо, он поднялся и злобно уставился на Грацеллу.

– Что с плечом? – спросил Минголла. Мальчик посмотрел на перемазанные кровью пальцы.

– Больно, – ответил он.

Затем шагнул к Грацелле, заглянул сверху вниз ей в лицо, улыбнулся, расстегнул верхнюю пуговицу штанов.

Грацелла дернулась.

– Ты что делаешь? – Минголла вдруг решил, что отвечает за эту девчонку.

– То, что говорил. – Пацан расстегнул остальные пуговицы и спустил шорты. Член почти стоял, словно мальчишку возбудила драка.

– Не надо, – сказал Минголла и тут же понял, что делает глупость.

– Бери свою жизнь, – сурово приказал мальчишка. – Вали отсюда.

На мост налетел мощный и долгий порыв ветра, и Минголле показалось, что вибрацией бетона, стуком его сердца и дрожью Грацеллы управляет единый мерцающий ритм. Минголла нутром ощущал собственную причастность к этому моменту, которая, однако, не имела никакого отношения к девчонке. Может быть, подумал он, так претворяются в жизнь его новые убеждения.

Мальчишка потерял терпение. Он заорал на других детей и замахал руками, отгоняя их подальше. Те угрюмо отступили и распределились вдоль перил, освободив центр пролета. За ними под лавандовым небом и до самого горизонта тянулись джунгли, ровную линию портил разве что прямоугольный провал авиабазы. Мальчишка присел на корточки у ног Грацеллы.

– Сегодня ночью, – сказал он Минголле, – нас соединил мост. Сегодня ночью мы сидели, говорили. Теперь все кончилась. Мое сердце советует, чтобы я тебя убил. Но ты помешал Грацелле, и я даю тебе шанс. Пусть решает она. Если скажет, что пойдет с тобой, мы, – он махнул рукой на детей, – тебя убьем. Если захочет остаться, ты должен уйти. Без слов и всякого говна. Просто уходишь. Понял?

Минголла не боялся – но не потому, что ему была безразлична жизнь, а оттого, что все вдруг стало ясно. Хватит уклоняться от ставок судьбы, пора их принимать. Он придумал план. Можно не сомневаться, Грацелла выберет его, то есть шанс на жизнь, каким бы слабым он ни был. Но еще до того, как она что-то решит, Минголла убьет мальчишку. Потом бросится на остальных: без вожака они растеряются. План был так себе, и на самом деле Минголле не хотелось даже ранить мальчишку, но как-нибудь он с этим справится.

– Понял, – сказал он.

Пацан поговорил с Грацеллой и приказал Минголле ее отпустить. Девочка села, потирая место, куда Минголла кольнул ножом. Робко посмотрела на Минголлу, затем на мальчишку, убрала волосы за спину и выпятила грудь, будто прихорашиваясь перед двумя поклонниками. Минголла все больше изумлялся. Может быть, думал он, девочка тянет время. Он встал и, сделав вид, что разминает затекшие ноги, подошел поближе к мальчишке – тот по-прежнему сидел на корточках рядом с Грацеллой. Красный огненный шар расчистил на востоке горизонт, румяная сангина вдохновляла Минголлу, подпитывала решимость. Он зевнул, подобрался еще ближе к мальчишке, сжал рукоять ножа. Схватить за волосы, отогнуть голову назад и перерезать горло. Грудь нервно дергалась. Напряжение копилось, требовало действий, и Минголла подвинулся еще. Он сдерживал себя. Еще один шаг, и хватит, еще один шаг для пущей уверенности. Но когда он уже почти сделал этот шаг, Грацелла подняла руку и ткнула мальчишку в плечо.

Изумление, должно быть, отразилось у Минголлы на лице, потому что мальчишка посмотрел на него и довольно рассмеялся.

– Думал, выберет тебя? – спросил он. – Не знаешь ты, что такое Грацелла, чувак. Гринго сожгли ее деревню. Для нее лучше черту жопу вылизать, чем подать тебе руку. – Он ухмыльнулся и погладил девочку по голове. – И потом, она думает, что если мы как следует потрахаемся, то вдруг я скажу: «Ой, Грацелла, хочу еще!» И кто знает. Может, так оно и будет.

Грацелла легла на спину и вылезла из юбки. Между ног у нее почти не было волос. Улыбнулась уголками рта. Минголла смотрел ошарашенно.

– Я не буду тебя убивать, гринго, – сказал мальчишка, не поднимая головы; он гладил Грацеллу по животу. – Говорю же, нельзя убивать человека, который так близко к смерти. – Он опять рассмеялся. – Очень смешно ты ко мне подбирался. Мне понравилось.

Минголла обалдел окончательно. Значит, накачивая себя, отбрасывая страх и отвращение, он на самом деле лишь развлекал мальчишку? Нож в руке словно уплотнял и оформлял его ярость, Минголле очень хотелось наброситься, зарезать маленького зверя, что так нагло над ним насмехался, но унижение и гнев перечеркивали друг друга. Минголлу трясло от ядовитой злости, он чувствовал каждую свою болевую точку, тело заполняла усталость. Левая рука билась, распухшая и бесцветная, как рука трупа. Слабость захлестнула его целиком. И облегчение.

– Иди, – сказал мальчишка. Он лег рядом с Грацеллой, оперся на локоть и принялся теребить ее торчащий сосок.

Минголла сделал несколько неуверенных шагов. За спиной у него захныкала Грацелла, мальчишка что-то прошептал. Минголла опять разозлился – они забыли о нем! – но останавливаться не стал. Пока он шел мимо детей, один плюнул, другой швырнул камень. Минголла пристально смотрел, как ползет у него под ногами белый бетон.

Пройдя половину дуги, он оглянулся. Дети столпились у края моста, обступив Грацеллу и мальчишку, скрыв их из виду. Небо стало голубовато-серым, а ветер доносил до Минголлы голоса. Дети пели: нестройный щебет напоминал о празднике. Ярость утихла, унижение отступило. Чего тут стыдиться – даже оказавшись в дураках, он вел себя, как подобает сильному, и этого не отменить никаким насмешкам. Все получится. Да, еще как! Он постарается.

Какое-то время он наблюдал за детьми. Издалека их пение отдавало трогательной дикостью, и Минголле стало тоскливо, уходить не хотелось. Хотелось узнать, что произойдет, когда мальчишка закончит свои дела с Грацеллой. Вообще-то, Минголле было все равно, однако любопытно. Как будто он уходил из кино до конца сеанса. Выживет ли героиня? Восторжествует ли справедливость? Принесет ли спасение героини и восстановленная справедливость хоть кому-нибудь счастье? Вскоре на край моста полились золотые лучи восхода, и в небесном огне дети как будто чернели и растворялись. Исход устраивал Минголлу. Швырнув в реку Грацеллин нож, он зашагал по мосту, в чью магию больше не верил, навстречу войне, чью тайну он принимал теперь как свою собственную.