Таба Циклон - Шеповалов Даниил. Страница 19
– Почему это?
– Потому что настоящий последний великий писатель не должен в своей жизни написать ни одного слова, ни одной фразы, как бы ему этого ни хотелось! – говорит Рита. – Он должен все это видеть и все равно ничего не написать. Только тогда он станет пос…
– Ты можешь заткнуться?! – грубо обрывает ее Даня. – Можешь помолчать хотя бы…
– Минуту? – заканчивает за писателя Рита. – Даня, какой же ты все-таки сентиментальный…
– Черт, меня от вас всех уже тошнит!
– Правда? И от меня тошнит? – спрашивает Рита.
– От тебя в первую очередь! Пошли вы! Я – последний великий писатель, а вы все кто? – глаза Дани прикрыты затемненными стеклами, но по голосу чувствуется, что он плачет.
Рита делает глоток вина.
– Даня, знаешь, когда пьяные мужчины плачут, это не то что отвратительно, это вообще пиздец… – равнодушно говорит она.
Писатель поднимается со стула, берет свой блокнот и зло швыряет его в девушку:
– Ну, раз так: на, держи! Пишите, блядь, сами, раз вы лучше меня все знаете! Делайте что хотите!
– Ой, Дэн… – брезгливо морщится Никитин, – вот только не надо этих твоих игрушечных трагедий, тоже мне, Офелия какая выискалась…
Шатаясь из стороны в сторону, Даня бредет к выходу, натыкается на прозрачную стену и падает на пол. Очки отлетают в сторону, одно из затемненных стекол разбивается. Писатель поднимает их, вновь надевает. Сквозь разбитое стекло он видит, что за стойкой бара никого нет. Кто-то берет его за руку:
– Даня, с тобой все в порядке? Тебе помочь? Дима Мишенин склонился над писателем.
– Все хорошо! – отталкивает его тот. – Ничего не надо! Потом… Все потом…
Даня засовывает два пальца в рот, его рвет на мол. Что это? Второй язык? Нет, помидорчик… Юная спутница Димы с отвращением наблюдает эту сцену.
Мир вокруг писателя кружится сбитым вертолетом, стремительно падает вниз, шелестит погнутым винтом, из которого клубами валит черный дым. Даня спускается по лестнице, держась рукой за стену.
«Очень мне, блядь, повезло, такая фигня…» – шепчет он себе под нос. Что именно писатель имеет в виду, не знает даже он сам. Одну руку Даня облил шампанским, ему очень неприятно, что одна рука мокрая, а другая – нет. Ему кажется, что если намочить в туалете под краном и вторую ладонь, то все сразу встанет на свои места. Но это не помогает. Он опускает голову под струю холодной воды, льет ее на грудь. Мокрая ладонь со скрипом скользит по поверхности зеркала. Жарко. Нужно выйти на улицу – подышать свежим воздухом. И правда, что это за истерики? Стыдно даже. Надо больше спать, завязать с антидепрессантами.
– Ну, куда же вы? – кричит ему вслед гардеробщик. – И часу еще не побыли! Подождите… А костюм? Ваш костюм…
На улице писателя чуть отрезвляют холод и моросящий дождь. Шум машин: протекторы с трудом цепляются за мокрый асфальт, отбрасывая в сторону мелкие камешки. Так много звуков, так много всего… Ему всего уже слишком! Ему уже хватит! Так странно – он сбежал от Риты, от Тимы, от всей этой их истории, теперь он может пойти куда угодно, но его что-то держит: невидимый эластичный шнур, который натянулся до предела и тащит назад. Даня неловкими движениями стягивает с себя свитер, колючий воротник никак не хочет отпускать голову, но потом все же поддается. Жарко, очень жарко. Он садится на корточки, опирается голой спиной о шершавую стену: какая же она приятная, какая холодная. Как хорошо, когда прохладно. Поднимает глаза к небу: там переливается магнитными всполохами северное сияние. Или это просто свет «Аквариума» преломляется в низких облаках?..
Рита на ходу кидает блокнот в сумку, спускается по лестнице на второй этаж. Грохот видеоигр там почти заглушает музыку. Вокруг Тимы и Сиднея уже собрались зрители, среди которых Рита замечает профессора Быданова. Тот стоит в обнимку с двумя молоденькими студентками, держит в руке лазурный коктейль. Мятая рубашка профессора выбилась из брюк, за ней виден заткнутый за пояс пистолет.
– Так ему, парень! – возбужденно кричит он, – Так ему! Пыром! И с разворота еще!
Студентки с обожанием смотрят на своего кумира. Похоже, прошедшие сутки сильно повлияли на профессора. Быданов тоже замечает Риту, бросает своих спутниц и бежит к ней.
– Вы моя спасительница! – он падает на колени и целует ей ступни. – Какое там – муза! Муза! Блондинки ревностно оглядывают Риту, недовольно перешептываются. Профессор поднимается с пола, не забыв отряхнуть брюки:
– Это был триумф!!! Новое слово в философии!!! Маргарита, вы не поверите, на конференции мне аплодировали стоя! Академики, студенты, аспиранты – все! Даже французская делегация, я у них переводчика случайно застрелил, так что они не понимали ни черта, но все равно хлопали как проклятые. Вы представляете?
– Супер, – коротко бросает Рита. Берет профессора за галстук и отводит за угол, подальше от посторонних глаз.
– Куда вы… Ох… Они хотели меня избрать ректором. Досрочно! Но я отказался! Ну уж нет, сказал я им, дудки, – профессор хитро улыбнулся и помахал пальцем из стороны в сторону – Я должен открыть людям глаза, вот в чем моя задача. Как вы открыли мне! А не какие-то там административные дрязги.
– Класс, – кивнула Рита. – Мне нужен ствол. Обратно.
– Зачем?
– Философский эксперимент…
Быданов лезет за пояс и протягивает девушке пистолет, рукояткой вперед. Видно, что ему жалко расставаться с оружием. Рита проверяет обойму: там еще осталось три патрона…
«REAL POETS AREN'T AFRAID MATH». Талантливое граффити на стене трансформаторной будки рядом с «Аквариумом». Даня не видит его – от непрекращающейся рвоты глаза подернулись мутной сеткой кровеносных сосудов, ему трудно сфокусировать взгляд. Что-то колючей сверкающей болью взрывается у писателя в левом боку. Даня опускается на асфальт, зажав бок рукой. Закрывает глаза. Спать… Потом, он потом со всем разберется, а сейчас надо спать.
«APROACHING TABA CYCLONE
Тонкий писк со всех сторон. Какие-то маленькие пушистые существа снуют вокруг писателя. Это мышки, маленькие мышки бегают рядом с ним, щекотно задевая кожу хвостиками. Даня понимает, что у него нет сил даже пошевелить рукой, чтобы отогнать их, ему хочется спать: кажется, что тело от усталости стало вылитым из свинца и уже продавливает асфальт. «Ну вот, сейчас я усну, и они меня сгрызут, как сыр, – равнодушно думает Даня, проваливаясь в полудрему, уже не чувствуя боли. – А Никитин напечатает про это в своем журнале. Последнего великого писателя съела стая мышей…» Но, похоже, мышки не собираются грызть Даню. Они заползают под писателя: под ладони, локти, бедра, живот, колени – везде снуют юркие теплые комочки шерсти. Попискивают, переговариваясь, меняются местами. Приподнимают его над землей и тащат куда-то. «В норку, – думает Даня. – Решили съесть в норке…»
Писателя убаюкивает едва слышный шелест десятков маленьких лапок, бегущих по асфальту, кружится голова – ему кажется, что мышки слишком часто поворачивают в одну и ту же сторону, будто двигаются по спирали. Дане вдруг становится уютно и хорошо. Не надо ни о чем думать, не надо ни за что отвечать. Просто мышки несут тебя куда-то на своих спинках – и наверняка они лучше знают, куда ему надо, и может, даже не съедят – он ведь покормил их вечером сыром и молоком, так что он, наверное, теперь их друг или что-то типа того. Может быть, они отвезут его в мышиную страну и поселят в своем мышином зоопарке. Или будут менять ему подземное золото и потерянные монеты на сыр и молоко, он станет мышиным агентом в мире людей. Неважно куда, пусть они несут его на своих спинках все время, он не хочет ничего другого. Пусть это не прекращается никогда. Темнота за закрытыми веками писателя начинает понемногу расходиться. Сколько времени прошло? Уже наступило утро?
Горячие лучи солнца согревают его кожу. Мышки опускают писателя на песок и разбегаются в разные стороны. Даня с трудом открывает глаза. Он лежит рядом с большим фиолетовым кактусом. Насколько хватает глаз – пустыня, поросшая колючками, сорняками, острые угловатые листьях которых покрыты белыми волокнами. Рыжая высохшая трава, огромное солнце в полнеба опускается за дымчатую линию горизонта. Всюду по колючкам со стонами ползут люди, раздирая свои тела в кровь. Мимо Дани пробегает мышка, она тащит в зубах маленькую красную деталь от конструктора LEGO.