Таба Циклон - Шеповалов Даниил. Страница 26

Что случилось? Я помню, как сидел в ванной, помню водоворот, помню мыльные пузыри. Мы поехали в Москву? С нашим классом? Не мог же я один поехать.

Беспризорник в серой кепке бросается мне под ноги и поднимает с мостовой окурок.

– Ты че, паря? Такой бычок пропустил! – кричит он, улыбаясь щербатым ртом.

Я сажусь на скамейку. Снимаю с себя мокрую рубашку и раскладываю ее сушиться.

Если я отстал от одноклассников, нужно понять, куда они могли пойти? Что вообще есть в Москве? Красная площадь. Третьяковская галерея. McDonald's на Пушкинской.

– Не прикасайся ко мне! – кричит женщина на другой стороне улицы.

У нее смешная прическа: короткие гладкие волосы, спадающие волнами, как у актрис в старых мерно-белых фильмах, сетчатая шляпка. Она отбивается зонтиком от мужчины с тонкими подкрученными усами.

– Но, Элен! Послушай…

– Максим, все кончено! – кричит она. – Кончено! Кон-че-но! Я еду без тебя! – она со злостью бросает в него зонтик и, не оборачиваясь, идет через площадь в мою сторону, осторожно ступая и туфлях по мостовой, чтобы не застрять каблуками в трещинах.

Она очень похожа на женщину с этих фотографий, только выглядит старше ее лет на десять и нос у нее прямой. Она подходит к скамейке и садится рядом со мной, с интересом взглянув на капающую с моей одежды воду. Мы сидим молча, и мне становится страшно, я кожей чувствую безумие: настоящее, магнетическое, беспросветное безумие, которым полна эта женщина. Тонкие пальцы, испачканные в краске, она нервно ломает их в резкие, болезненные фигуры. Длинный белый шарф. наконец она не выдерживает и поворачивается ко мне.

– Ну, хорошо же! Рассказывайте!

– Простите?

– Рассказывайте, почему вы мокрый!

– Я упал в реку.

– Ах, скажите, пожалуйста, в реку… Это романтично! Прямо как в «Свете Любви»… Вы видели «Свет Любви» с Мэри Пикфорд? Кстати, многие говорят, что я на нее похожа. Вы так не находите?

– Нет.

– Как это нет? – вспыхивает она.

– Я хотел сказать, я не смотрел этот фильм.

– А-а-аа… Не беда, это даже хорошо, что вы не смотрели. Знаете, Максим всегда смеялся надо мной; над тем, что я могу часами обсуждать голливудских актеров и актрис. И он прав: очень скоро людям больше не о чем будет говорить, кроме как о кинематографе и всех этих лицах на белой простыне. Но меня вы не должны судить строго: просто я решила, что вы из Петрограда, значит, почти моряк, а в «Свете Любви» тоже был моряк и маяк. Ах, как я ловко сказала, согласитесь! Моряк и маяк! Ахахах! По-моему, это так романтично: моряк оставляет порт и единственное, что дает ему призрачную надежду вновь ступить на твердую землю, – это маяки. Я свой порт только что оставила. А вы… Вам когда-нибудь встречался маяк?

– Нет.

– Ничего, я вам обещаю: очень скоро вы увидите его. Но, признайтесь, вы ведь все-таки из Петрограда?

– В некотором роде, – говорю я, – а как вы догадались?

– Во-первых, вы так и не решились первым со мной заговорить, но ведь хотели, я же видела, хотели. Петроградская робость, о как мне это памятно! – она засмеялась. – А во-вторых, вы легкомысленно сняли с себя рубашку посреди города. Да, вы неплохо сложены, но все же я вам не рекомендую сидеть вот так вот. Это в Петрограде, знаете ли, свободные нравы: натуризм, поэзия, а здесь вы таким образом легко можете попасть в крайне неприятную ситуацию… Как я догадалась… Очень просто! К тому же эти брюки…

– А что не так с брюками? – спрашиваю я, поспешно натягивая рубашку: она влажная и теплая.

– Все именно так, как надо. Давайте я угадаю, вы шили их у м-сье де Ламбера, ведь правда? А что это тут… Levi's… Это ваша возлюбленная? Это она пришила? Леви… Какое странное имя. Но красивое! Она ирландка? Неважно! Она далеко – и вы сейчас одиноки. Нет, молчите! Я знаю. Я это чувствую! Мне хорошо знакома эта линия, – она опускает руку, – только брюки, скроенные м-сье де Ламбером, так изящно подчеркивают яички. – Нет, не говорите ни слова! Да, да, вот так… Да… – она сбивается на жаркий шепот, – да… Да… Ведь так? Леви? Вы еще помните ее? Да? Да… Но разве я хуже? Да? Вот здесь?.. Вот так?.. Леви?.. Леви?.. Да?..

– Что вы делаете?

– Что я делаю? – наигранно смеется она, отстраняясь. – О, мой бог, а что вы делаете?!

– Я?

– Вы! Вы! Кто вы? Вы демон? Демон…

– Нет, – говорю я, – я не демон.

– Жаль… – искренне огорчается она, – вот Максим был демон… Настоящий демон. Максим любил меня. Да, любил. Но меня не нужно любить. Мне нужно плюнуть в лицо… И не нужно на меня смотреть, как на городскую сумасшедшую! Отвернитесь! Отвернитесь немедленно! Нет-нет, не слушайте, это все не то! Ах, совсем не то! Простите меня, я дурная, я гадкая, я нехорошая. Ах, я умоляю вас, давайте же сделаем вид, что ничего этого не было, это легко, ведь мы даже не знакомы. Давайте притворимся, что я только подошла к вам. Давайте? Меня зовут Елена… Нет, мне не нравится так. Чаще меня зовут совсем по-другому, да и почему я вообще должна зависеть от тех, с кем я познакомилась раньше и кто привык меня как-то называть? Давайте сначала! Только уже на английский манер… Мое имя – Елена. А ваше?

– Тимур.

– Тимур… – задумчиво повторяет она, поднимая со скамейки фотографии, – какие прекрасные карточки! Я и не предполагала даже, что сейчас умеют делать такие. Это ваша Леви, да?

– Если честно, я не знаю, кто это.

– Она красивая… И она так похожа на меня! У меня могла бы быть такая дочь… Или внучка… Интересно, я буду хорошей бабушкой? Ну что же вы так смотрите? Вы ее не знаете и тем не менее разорились на такие шикарные фотокарточки. Думаете, я не понимаю, сколько такие стоят… Цветные! Вы ее любите, а она вас бросила, ведь правда? Долго падали? Ну что же вы все молчите?

Она смеется и отдает мне фотографии:

– Ну, так забирайте ее! Ах-аххаха! Забирайте! Ерунда! Все это, в сущности, такая ерунда! Ерунда и пошлость… Как туфли-лодочки. Сейчас все носят лодочки. Видите мои туфли? Все думают, что только публичные девки носят туфли с таким каблуком. Просто повернулись умом на лодочках. А по-моему, это так пошло! Знаете, лодочки, парочки, парочки-лодочки. А парочки, тем более влюбленные, это вообще самое пошлое, что только может быть. Это все пошло, пошло, пошло! Весь этот вечер, и фонари, и особенно скрипка из того ресторана – все это до ужаса пошло. Пошло и грустно…

Я слушаю звуки скрипки и смотрю, как сумерки опускаются на Москву. Я первый раз здесь. Мы сидим на скамейке в старом районе города. Вокруг не видно высоких зданий, на террасе одного из кафе для публики выступает мим. Редкие прохожие одеты совсем не так, как у нас: дорого, вычурно и довольно старомодно. Ретро. Наверное, так принято в Москве у состоятельных людей. Какая разница? От фонтана летит мелкая водяная пыль. Сквозь стекло одного из кафе видно, как подрагивают на теплом ветру листья ясеня, медленно-медленно, лениво отражая заходящее солнце. Словно блестки на вечернем платье. Блестки. Платье. «Аквариум». Я смотрю на фотографии, которые отдала мне назад Елена.

– Дежавю?.. – улыбаясь, спрашивает та. – Не удивляйтесь, просто, как вы сейчас, люди вздрагивают только из-за дежавю… Это очень хорошо, когда дежавю! Это значит, вы только что были совсем близко!..

– Близко к чему?

Но Елена уже не слышит меня – она бросается на шею мужчине, который незаметно подошел к нашей скамейке.

– Максим! – кричит она, покрывая его лицо и шею поцелуями. – О, Максим! Ты все-таки решился ехать со мной?! Ты ему очень понравишься, я обещаю! Он такой… Волшебный!

– И что же у нас будет, дорогая? – сухо спрашивает незнакомец. – Любовь втроем? Тебе нужно меньше увлекаться кинематографом…

– Ты опять за свое?

– Элен, ты же умница! Я понимаю: все эти твои безумные друзья-поэты, твои бесконечно меняющиеся настроения, я все понимаю. Да, я ревную!

– Нo неужели тебе не ясно, что настоящее искусство должно спасать мир, а не копошиться опарышем в содержимом его кишок! Мировая революция – вот величайшее действо Прекрасного. Ленин – вот Рафаэль сегодняшнего дня. А твой Тцара… Вот здесь, в твоем журнале, ну что это: «Бог и моя зубная щетка – это дада, и нью-йоркцы тоже могут стать дада, если они, конечно, уже им не являются… 50 франков тому, кто объяснит, что такое дада, нам самим…» Ну, что же, теперь Тристан Тцара должен мне 50 франков, потому что я легко могу объяснить, что такое дада – это агония бесплодных неудачников. Нет, дай мне закончить! Еще раз повторю: конечно же, я ревную! Тебя не было целый год, и вот ты возвращаешься и снова хочешь уехать. Но Элен, ты же все очень тонко чувствуешь, ты сама должна понимать, какая это бессильная бессмысленная чушь!