Гиблое место - Шхиян Сергей. Страница 18

– Во имя отца, сына и святого духа, – скороговоркой проговорил я, закрывая лицо умирающего полой своего изодранного священнического одеяния и знаками отгоняя сгрудившихся вокруг нас любопытных. – Кайся, раб божий!

– Грешен, батюшка, – с трудом произнося слова, заговорил раненый, – во многих грехах и проступках: блудил, кощунствовал, заповедей не соблюдал...

– Не согрешишь, не покаешься. Во имя отца, сына и святого духа, прощается. Аминь, – не мудрствуя лукаво и не вникая в подробности чужих проступков, отпустил я ему все грехи чохом.

Однако раненого это не успокоило, и он продолжил непослушным языком выталкивать тяжелые слова:

– Перед лицом Всевышнего открою тебе свою тайну. Я младший сын несчастного сокольничего Михаила Яковлевича Морозова, по имени Иван Михайлович...

Мне это имя ничего не говорило. Кроме героя-пионера Павлика Морозова и боярыни Морозовой, которую на санях отправляли в ссылку на полотне Сурикова, да еще, пожалуй, промышленника Саввы Морозова, помогавшего деньгами большевикам, ни о каких исторических персонажах с такой фамилией я слыхом не слыхивал.

– ...Господом Богом молю, не оставь призрением супругу мою Наталью Георгиевну... Сними постриг и будь ей мужем и отцом моим малым детям, – неожиданно договорил он.

– Погоди! Каким мужем! Каким отцом! – испугался я. – Да я слыхом не слыхивал...

Однако умирающий уже ничего не ответил и медленно шептал на последним дыхании:

– Дочь Алену спас, спаси и жену с сыном от поругания и нищеты. На груди возьми...

Это были последние слова несчастного Морозова. Глаза его закатились и помертвели. Я растерялся и просто не нашелся, что сказать, когда за моей спиной раздалось протяжный женский крик, и рядом с телом (умершего бухнулась давешняя рыжая красавица с больной девочкой. – Государь ты мой батюшка, на кого ты нас оставил, сокол ты мой ясный!.. – отчаянно закричала женщина. Она опустила прямо на землю заплакавшего ребенка и припала к окровавленной груди Морозова. Я поднялся на ноги и растерянно огляделся. Рядом с нами никого не было. Бывшие пленники толпились кучкой вокруг убитых и не смотрели в нашу сторону, чтобы не мешать покаянию умирающего товарища.

Я начал постепенно понимать, что сейчас происходит...

Отец Алексий отпел убиенных христиан, и мы, как смогли, похоронили их в братской могиле, выкопанной саблями и голыми руками в сырой земле. Рыжая Наталья Георгиевна, как я теперь узнал, была женой' убитого Морозова. Он намеренно с ней разделился и скрывал родство, что бы не подвергать ее и детей лишней опасности. Гибель мужа совсем подорвала силы несчастной женщины, и она, после первого взрыва скорби, находилась в полной прострации.

Процедура погребения прошла быстро и буднично. Все боялись возвращения кочевников. Нести же неведомо куда тела убитых товарищей пленники были просто не в силах. Нам нужно было срочно уходить в лес, в который вряд ли осмелятся сунуться конники.

Страх подгонял нас, и уже через час мы вновь продирались через густое мелколесье в восточном направлении. О близком селе можно было забыть, там нас непременно найдут обозленные степняки, и мы только подведем мирных крестьян.

...Измученные люди прерывистой цепочкой шли глухим лесом, не ожидая ничьей помощи и вообще ничего хорошего. Засилье бандитов и хищников всех мастей даже вблизи столицы делало жизнь смертельно опасной. Впрочем, народ привык к опасностям, научился приспосабливаться и безропотно терпел невзгоды. Когда я очередной раз обходил «колонну», оказалось, что несколько человек скрытно отделились от общей группы, видимо, пытаясь спастись самостоятельно. Мне нечего было им предложить и нечем успокоить, а потому я безо всяких эмоций воспринял их уход. Сам, измученный передрягами последних дней, я шел вблизи завещанной мне Натальи Морозовой не проявляя никакой активности и инициативы. Состояние было какое-то подвешенное, мучил голод, гудели ноги, но больше всего хотелось просто посидеть в тишине и покое.

– Скоро будет деревня, – сказал отец Алексий, догоняя меня, – там передохнем.

– Откуда ты знаешь? – не поверил я.

– Печной дым чую.

Я принюхался, но ничего похожего не почувствовал. Пахло свежестью, чем-то необъяснимо приятным, тем, чем обычно пахнет в весеннем лесу, но никак не дымом. Однако священник, видимо, был прав, запах дыма ощутили и впереди идущие. Наш авангард приостановился, поджидая отставших, и вскоре все бывшие пленники сбились в общую кучку. Теперь признаки недалекого жилья заметил и я. Тем более, что нам опять попалась проселочная дорога. Все этому обрадовались. Хотя от места столкновения с ногайцами мы отошли совсем недалеко, по моим подсчетам, не больше, чем на три-четыре километра, но голод и усталость притупляли инстинкт самосохранения, и было заметно, как все рады возможному окончанию блужданиям.

Однако выходить из леса никто не спешил. Люди ждали, что скажет «руководство». Оно же, в моем лице, молчало. Я думал, что неплохо было бы сначала послать туда разведку, но выбрать кандидатуры для такого ответственного задания не мог. Все, включая молодых людей, выглядели совсем не по-боевому.

– Пошли, что ли, с Божьей помощью, – громко сказал отец Алексий, беря решения на себя.

– Погодите, – остановил я начавшееся было движение народных масс, – впереди пойдут те, у кого есть оружие. – И помните, идти нужно скрытно.

Предложение было разумное, и мне никто не возразил. Вперед выдвинулись несколько мужчин, мы с попом и наша разношерстная компания, стараясь не шуметь и не трещать сухими ветвями, двинулась по малоезженой колесной дороге.

Метров через пятьсот лес кончился, и наш авангард вышел на опушку. Дальше была черная, еще не ожившая пахота, за ней небольшое, в несколько гектар, поле озимых, а дальше были видны соломенные крыши изб.

По-хорошему, вначале надо было бы отправить разведку, но общее нетерпение было слишком велико и, забыв об осторожности, мы гурьбой двинулись к жилью. Раскисшее после таянья снега поле было не перейти, пришлось обходить посуху, по дороге, а это заняло минут тридцать.