Грешница - Шхиян Сергей. Страница 91

– Станция большая, все поместимся, – сказал он, возвращаясь спустя четверть часа. – Нам с вами найдется отдельная комната.

– Как это нам? – удивилась я. – Разве мы будем спать вместе?

Уже задав вопрос, я подумала, что слова «спать вместе» звучат как-то двусмысленно. Надворный советник значения словам не придал и объяснил, что таковы правила, и он от них отступать не может.

– Можете не беспокоиться, Алевтина Сергеевна, – добавил он, – со мной вам не грозит никакая опасность.

Возразить мне было нечего, да мои возражения вряд ли кто-нибудь стал бы слушать.

– Тогда почему мы не выходим? – спросила я, мечтая поскорее оставить душную карету.

– Потерпите, скоро пойдем к себе, – пообещал Иоаким Прокопович, – нужно подождать, пока нам приготовят комнату и кирасиры разгонят любопытных. Вас никто не должен видеть в лицо.

– Я что, такая страшная преступница? – не выдержав неизвестности, спросила я.

– Поверьте, я сам ничего не знаю, но таковы инструкции. Если я их нарушу, меня арестуют, и дальше мы оба поедем как арестанты.

– А я думала, что вы здесь самый главный, – удивилась я.

– Главных тут трое, я, граф Татищев и командир команды. И каждый должен следить за остальными двумя.

Я поняла, что мои дела значительно хуже, чем можно было просчитать, и больше ничего не спросила. Убивать Ломакин меня сегодня не собирался, так что время разобраться, что со мной творится, у меня еще оставалось.

Как обычно у нас в отечестве чего-то ожидать самое последнее дело. Казалось бы, простое дело, подготовить комнату на двух человек, заняло столько времени, что в закрытой, душной карете, с меня сошло семь потов. Ломакин еще больше меня мучился в своем теплом шерстяном сюртуке и то и дело отирал платком залитое потом лицо.

Наконец кто-то снаружи постучал по карете и сказал, что все готов.

– Простите, Алевтина Сергеевна, но мне придется завязать вам глаза, – извиняющимся тоном, сказал Иоаким Прокопович. – Я понимаю, что это излишняя осторожность, но таков приказ.

Я не возразила и он заранее приготовленным чистым платком, завязал мне глаза. Когда он вынужденно притрагивался пальцами к моим волосам и шее, они у него вздрагивали. Однако ничего такого он в тот момент не думал, и я промолчала.

– Осторожнее ступайте, я вам буду говорить, куда идти, – заботливо сказал он, и помог мне спуститься по ступенькам кареты на землю.

Мы медленно пошли по неровному двору, и я чувствовала, что ему очень хочется взять меня за талию. Не почему-нибудь, а чтобы я не спотыкалась.

– Осторожнее, здесь ступеньки, – предупредил он и, все-таки на мгновение меня обнял. – Теперь все, пришли, – с явным облегчением, сказал Иоаким Прокопович, освобождая меня от повязки.

Нас разместили в небольшой комнате с бревенчатыми стенами и не очень чистыми полами. Она была почти без мебели. Только самое необходимое: стол, два грубых, топорной работы стула и одна кровать, правда, довольно широкая.

– А как же мы будем спать? – растеряно спросила я.

Про себя Ломакин подумал, что он как государственный чиновник должен спать на кровати, а арестант на полу, но мне сказал другое:

– Вы ляжете на постель, а я как-нибудь переночую на полу.

– А помыться здесь где-нибудь можно? – жалобно спросила я. – Я вся потная и вообще…

– Думаю что можно, я сейчас распоряжусь, – сказал он.

Иоаким Прокопович выглянул за дверь и попросил кого-то невидимого, скорее всего часового распорядиться принести принадлежности для умывания.

– Не очень удобно-с, – смущенно, сказал он, – но нам с вами не привыкать, и все одно здесь лучше чем в крестьянской избе.

– Ничего, я привычная к тесноте, – согласилась я, не сказав, что меня маленькая комната волнует меньше чем предстоящее умывание. Как я могла уже понять, оставлять меня одну надворный советник не имел права, и мыться мне предстояло в его присутствии.

Выбор у меня был небольшой, раздеться в присутствии постороннего мужчины, или этого не делать.

Не успела я сесть на стул, как в дверь постучали. Иоаким Прокопович вышел и втащил в комнату пустое деревянное корыто и большое деревянное ведро с водой.

Я посмотрела на это убожество, покачала головой, и опустила руки.

– Вот, все что здесь есть, – виновато сказал чиновник, – я могу вам полить.

– Но мне нужно помыться целиком! – не в силах сдержать слезы, сказала я. – Я же в вашей проклятой карете сто раз пропотела!

Ломакина мои слова застали врасплох. Он растеряно смотрел то на меня, то на корыто, будто примериваясь, влезу ли я в него целиком.

– Можно позвать сюда хотя бы какую-нибудь женщину, чтобы она мне помогла? – взмолилась я.

– Алевтина Сергеевна, я не знаю, что делать! Если бы только я сам мог решить! Поверьте, никак такое невозможно. Приказано везти вас в строгой тайне, не позволяя видеться с посторонними. Ну, давайте, я вам сам, что ли буду помогать! Полить то водой я как-нибудь сумею!

Предложение был смешное, но такое искреннее, что я чуть не заплакала. Мне показалось, что Иоаким Прокопович просто забыл, что я женщина.

А чем черт не шутит, пусть помогает, подумала я. Нам до Петербурга добираться едва ли не месяц. Все равно придется все время быть вместе. Он же довольно мил и совсем не думает о женских моих прелестях.

– Хорошо, я согласна, только пока отвернитесь, мне нужно раздеться, – попросила я.

– Да я вообще на вас смотреть не буду, – успокаивая меня, сказал тюремщик. – Поверьте, мне вообще все равно, какой человек, женщина или мужчина! Служба есть служба, и я не выбираю кого мне сопровождать.

Его слова, если в них вдуматься, звучали зловеще. Но почему-то, после того, как мы разговорились, я перестала его бояться. Тупой, хвастливый чинуша, как мальчишка, мечтающий стать генералом и разъезжать в роскошной карете, каким он показал себя сначала, постепенно куда-то исчез, и я теперь видела несчастного, очень одинокого человека, вынужденного выполнять страшную работу.

Только я начала раздеваться, как Иоаким Прокопович поспешно отвернулся, кажется, не столько боясь увидеть, как я раздеваюсь, сколько того, что я подумаю, будто он за мной подсматривает. Мне стало смешно и я, нарочно попросила: