Грешница - Шхиян Сергей. Страница 97

– Скончался ваш новый знакомый, – ответил он мне, – скорее всего от удара. Поэтому нам на какое-то время придется здесь задержаться.

– Какой ужас! – воскликнула я, и грациозно всплеснула руками, что Татищев невольно отметил. – Он казался таким здоровым!

– Увы, мы не властны над своим животом, о нем думают в другом месте, – пошутил Татищев, поднимая глаза к потолку, а сам подумал. – Интересно, было у нее что-нибудь с Ломакиным? Вчера они провели целый день в карете, здесь одна кровать… Этот мерзавец спал в одной рубахе… Нет, не похоже, девчонка слишком наивная, я бы сразу заметил.

– Да, все в руках Божьих, – подтвердила я, – но когда здоровый человек так внезапно умирает это всегда неожиданность. А может быть, он чем-нибудь болел? Он так странно себя вел, за все время не сказал мне и двух слов.

– Ну, слава богу, раз они даже не разговаривали, значит, у них ничего не было, – с облегчением подумал флигель-адъютант, – да и куда Ломакину соблазнить такую красотку, он обычное чиновничье мурло.

– Я думаю, вы, сударыня, не будете против, перейти в другое помещение? Мне нужно отдать необходимые распоряжения и осмотреть тело. Вам при этом присутствовать будет неприятно.

– Конечно, с радостью, я очень боюсь покойников. Если бы я узнала, что это господин мертв, сошла бы с ума от страха!

– Вот и чудесно, господин смотритель проводит вас на свою половину. Прошу вас никуда оттуда не выходить, вы пока считаетесь под арестом!

Я послушно пошла к дверям, радуясь тому, что успела простирнуть простыню. Я не сомневалась, что Татищев с его подозрительностью ее непременно осмотрит.

– За что ж тебя упекли, милая, – простецки спросил станционный смотритель, когда мы вышли из моего временного узилища.

– Кабы мне самой знать, – жалостно, сказала я, – вчера приехали, схватили, посадили в карету и теперь везут непонятно куда.

– А ты, кто есть, дочка? – сочувственно спросил он.

– Как кто? Не знаю кто, просто мужнина жена. Раньше была солдаткой, овдовели и вышла за благородного. А звать меня Алевтина.

– Так почему из-за тебя такой переполох? Я, когда вы вчера прискакали, подумал, не иначе как фельдмаршала к царю на расправу везут. А тут оказывается простая баба.

– Это не меня, а их, спросить нужно, – ответила я и покосилась на столпившихся перед станцией уже готовых выступить в поход кавалеристов. Мне на них смотреть было неловко, они же рассматривали безо всякого стеснения.

– Их дело солдатское, – объяснил старик, – что прикажут, то исполняют. – За что ж тебя заарестовали? Может муж твой государев ослушник?

– Ну, что ты, дяденька, – перешла я на простую речь, – какой ослушник! Он простой лекарь.

– Лекарь, говоришь? А ты вроде, сказала, что из благородных?

– А ты знаешь, какой он благородный1 – воскликнула я.

– Так ты в таком смысле, а я то подумал, что и, правда, благородный на простой солдатке женился. А с тем что, дочка, – он кивнул на дверь, из которой мы вышли, – может это ты его чем тюкнула? Ты расскажи не таись, сразу на душе легче станет. Он, может, начал к тебе приставать, а ты его, раз, и по голове!

– Ты, что такое говоришь, дяденька, как можно. Они, который покойник, такой важный, что со мной и словом не хотел обмолвиться. Привел в комнату, ткнул к стулу и, говорит, сиди. Вот я и сидела.

Старик, выполнив поручение флигель-адъютанта, выведать у меня причину смерти надворного советника, облегченно вздохнул и повел меня на свою половину. Там была деревенская обстановка, большая русская печь, много разного возраста детишек и уже с утра усталая жена. Она, не интересуясь моим ни прошлым, ни настоящим, сразу же усадила за стол и накормила горячими оладьями. После завтрака я отпросилась поспать после бессонной ночи. Хозяйка отвела меня за печь, указала место и приказала детям не шуметь.

Я проспала почти до полудня, и встала почти здоровой. Несмотря на запрет, спокойно вышла из дома по свои делам, и никто на это не обратил внимания. Обедала я по-семейному с семьей смотрителя. Крестьянский быт был мне привычен и не вызывал неприязни. Дети у них оказались хорошие, и я с удовольствием поиграла со старшими девочками в куклы. Обо мне пока никто, по-прежнему, не вспоминал.

Смотритель Семен Иванович, рассказал мне по секрету, что дело с покойным надворным советником у Татищева совсем не клеится. Ему пришлось обращаться за помощью к местным властям, и как всегда начались долгие споры и мелкие поборы. Флигель-адъютант рассердился, попытался столичным авторитетом надавить на здешних чиновников, те дали ему дружный отпор, затеяли волынку, и дело застопорилось. За услуги и содействие они хотели получать живые денег, а платить из своего кармана граф не хотел ни в коем случае.

Ни гроб, ни подводу за казенный счет Татищев найти не сумел и решил не везти тело в столицу, а похоронить Ломакина на местном кладбище. Куда делись двести сорок рублей из дорожной сумки Ломакина, которых вполне должно было хватить на перевозку тела, мне осталось неизвестным. В последний момент, когда уже все казалось было оговорено, поп отказался отпевать покойного, пока ему не докажут, что тот православного вероисповедания.

Дни шли за днями, я привыкла к семье Семена Ивановича, стала у них за свою, и флигель-адъютанта видела только из окна квартиры. Судя по всему, кавалергарды тоже не спешили вернуться к муштре в столицу, манкировали приказы и изводили бедного графа бестолковщиной. Короче говоря, жизнь постепенно налаживалась. Татищев, наконец, смирился с неизбежным, хорошо выпил с местными начальниками и только после этого дело стронулось с мертвой точки.

Надворного советника Иоакима Прокоповича Ломакина похоронили по православному обряду спустя три дня после кончины в ограде церкви села Луковичное. В последний путь его провожала блестящая команда кирасиров лейб-гвардии Его Величества полка, флигель-адъютант Его Величества граф Иван Львович Татищев, губернский секретарь Сидор Иванов, провинциальный секретарь Василий Долгоруков и многие местные неофициальные лица, представляющие все основные сословия Российской империи.