Кукловод - Шхиян Сергей. Страница 39

– Если тебе что-нибудь интересно, спроси прямо, нечего на меня смотреть как кот на сметану!

Вопросов оказалось много. Все то, что она не смогла узнать у Апулея, Боккаччо и Рабле пришлось объяснять мне. У нас получился целый теоретический семинар, который привел к спешному завершению обеда и переходу к практическим занятиям.

– Как ты думаешь, – спросила Маша, когда пришло время отдохнуть, – почему все это считается грехом?

Особых познаний в такой специфической части теологии у меня не было, но я смело предположил, что большинство церквей борется против беспорядочных половых отношений ради здоровья паствы. Как только появляются заразные болезни вроде сифилиса или СПИДа, церкви стразу ужесточают мораль. Однако, априори, утверждать, что это именно так я этого не берусь.

– Значит Бог не против того, что мы с тобой делаем? – сделала княжна из моего рассказа неожиданный вывод.

Даже желание снять с ее души греховную вину за прелюбодеяние, не заставили меня взять на себя право, говорить за Господа. Такое могут позволить себе только люди, считающие себя вправе решать за богов и поучать от их имени.

– Этого я не знаю, – ответил я, – но, думаю, Господу совсем неинтересны наши мелкие шалости. Ты меня любишь?

Маша не задумываясь, ответила:

– Люблю!

– Ну, вот видишь, а Бог это и есть Любовь, получается, мы с тобой, когда любим, друг друга не совершаем ничего плохого, может быть даже и наоборот.

(Да простят мне подобную ересь идейные импотенты и высоконравственные клерикалы, впрочем, надеюсь, они эту святотатственную мерзость, все равно читать не будут).

– Тогда может быть, мы еще немножко полежим?… Или ты устал? – спросила она.

– Сначала нужно натопить печку, – ответил я, – сейчас схожу, принесу дрова. Ты лежи, набирайся сил, тебе они еще пригодятся, а я займусь хозяйством.

Княжна, и когда только девушки успевают учиться искусству обольщения(!), так соблазнительно потянулась, что я едва не забыл и о дровах, и о самой печке.

Надев сапоги и накинув на голое тело куртку, я выскочил на мороз. День был солнечный и снег сиял, как ему и положено, то ли серебром, то ли брильянтами. Я на секунду остановился на пороге избушки и, прищурив глаза от режущего блеска, осмотрелся. То, что в меня какой-то человек целится из ружья, я понял, как только увидел его темное платье возле белой березы. На чистом рефлексе я бросился на снег и откатился в сторону.

И тут грянул, как в таких случаях говорят, выстрел. Куда полетела пуля я, не услышал, вскочил на ноги, подхватил со снега свалившуюся куртку и как был голым, бросился назад в избушку. Маша уже была на ногах, смотрела на меня круглыми от испуга глазами и задала вполне логичный вопрос:

– Тебя не убили?

– Пока нет, – ответил я, сгоряча, хватаясь за мушкетон.

– А кто это стрелял? – взволнованно спросила она.

– Пока не знаю, там какой-то мужик прячется за деревьями, – скороговоркой ответил я, оставил ненужное сейчас ружье и начал поспешно одеваться. Оказалось, что воевать голым зимой не самое приятное занятие.

– Ты лучше не выходи, может быть, он сам уйдет! – попросила Маша, когда я, наконец, оделся и пошел к выходу.

– Нельзя, нужно разобраться, что происходит, иначе нас здесь заморят как крыс. А ты надень хотя бы плащ, а то простудишься, – попросил я, уже выглядывая в дверь.

Стоило мне высунуться, как из леса снова выстрелили, как в прошлый раз непонятно куда. Нужно было понять, сколько против нас противников и я воспользовался окопной хитростью, выставил наружу шапку. Опять раздался выстрел, более меткий, чем раньше, и пуля звонко щелкнула по бревну над дверью, выбив из дерева щепу. Теперь, после этих выстрелов, если противников только двое, у меня появилось не меньше минуты на разведку, время пока они успеют перезарядить ружья.

– Эх, была, не была! – воскликнул я и с одной саблей в руке, кубарем выкатился наружу, понадеявшись, что таких голливудских приемов местные воины никогда не видели и вряд ли смогут понять что происходит. Оказавшись перед домом, я сразу же вскочил и, добежав до поленницы, спрятался за ней и уже оттуда, обозрел наши лесные угодья.

Там, где прошлый раз стоял стрелка, никого не оказалось, я, приглядевшись, обнаружил его прячущимся за деревом – он перезаряжал ружье. Рядом с ним, за соседней березой, мелькал локтями второй воин, он тоже спешно готовил оружие к стрельбе. До них от поленницы было метров пятьдесят. После стрельбы прошло секунд тридцать. Терять особенно было нечего и я, понимая, что безумно рискую, бросился в атаку.

Стрелки были так заняты перезарядкой ружей, что увидели меня только тогда, когда я уже наскочил на них. Надо было в тот момент видеть их лица!

Я со свистом взмахнул саблей и оба шарахнулись в стороны, выронив оружие. По виду это были обычные крестьяне.

– Ах, вы! – начал я и добавил к междометию и местоимению столько общеизвестных сакральных эпитетов, что обращение в чем-то потеряв информативность, оказалось, тем не менее, поразительно убедительным. Мужики сначала вытаращили на меня глаза, потом расплылись в улыбках и разом низко поклонились.

– Прости, барин, – сказал, распрямляясь, один из стрелков, – мы, видать, обознались!

– Ну, вы, блин, даете, – сказал я, используя крылатую фразу из фильма о национальной охоте. – Хорошо хоть стрелять не умеете, а то ведь убили бы!

– Так ты сам, барин, виноват, – вступил в разговор второй. – Чего ты зимой голый бегаешь? Мы как тебя увидели, так и подумали, не иначе как черт или хранцуз.

– Вы, что партизаны? – догадался я.

– Нет, мы местные, тут неподалеку живем. А в лесу хранцузов ловим. Их, говорят, тут видимо-невидимо!

– Да вы что, чего им по вашим лесам бродить, они теперь отступают в другую сторону.

– Не скажи, – покачал головой первый мужик, – нам мучной барин посулил, если сыщем хранцузов, гривенниками наградить. Стал бы он попусту такие деньги тратить!

Сначала я решил, что «мучной барин» какой-нибудь здешний помещик, решивший поиграть в войну, но на всякий случай спросил:

– Барин-то ваш или соседский?

– Нет, совсем чужой, только видать большой дока, глазами как зыркнет, так, аж, оторопь берет! – вмешался в разговор второй Аника-воин.