Емельян Пугачев. Книга 2 - Шишков Вячеслав Яковлевич. Страница 126

На ночевках, где-нибудь на постоялом дворе или в ямской избе, путники наши все чаще, все охотнее возвращались к одному и тому же заветному разговору. В дороге, при ямщиках, скрытные речи вести опасно, а вот с глазу на глаз, потягивая в теплой хате винцо или горячий сбитень с пахучим свежим караваем вприкуску, раскинуть умом-разумом весьма невредно.

— Да, брат, да, Перфильев, — начинал усатый казак Герасимов и ужимал глаза вприщур, — такие-то дела-делишки. Ведь я сказывал тебе, что видел покойного государя вживе не единожды, и буде сей, называющийся, и впрямь государь, узнаю его зараз.

— Каким, однако, побытом могло статься, чтобы простой человек взял да и объявил себя государем? — озадаченно вопрошал Перфильев. — Кажись, и статься сему не можно. А на мой смысл, называемый графом Орловым Емелька Пугачёв и впрямь есть он — Петр Третий.

— Да ведь ходила молва, будто манифесты о смерти государя ложны, будто выкраден он из-под ареста…

— А ежели так, — озираясь, нашептывал Перфильев, — тогда воистину под Оренбургом это он и есть. Ведь должен же он, державец наш, где нито объявиться…

— Знаешь что, Перфильев, задышав в шадривое лицо товарища, таинственно говорил усатый Герасимов, — ежели я, повстречавшись, узнаю государя, тогда, хоть убей меня, а злого умысла супротив него допускать не стану.

— А как иначе? Как можно руку поднять на государей! — восклицал Перфильев. — Их головы помазанные. Только вот ты што скажи, чью сторону держать нам: государя альбо государыни?

— Нам в их дела встревать нечего, они промеж собой как хотят, так пусть и делят. Наше дело маленькое… Наша хата с краю… как говорится.

— Что верно, то верно, — согласился Перфильев.

На том они и порешили. А как прибыли в Нижний Новгород, пошли в кремлевский Преображенский собор и в нем, над могилою приснопамятного сына России Кузьмы Минина, поклялись служить государю верой-правдой. То был зарок совести, отягченной раскаянием за данное графу Орлову слово — черное слово супротив государя.

Под Макарьевым произошла у них неожиданная встреча.

— Стой! Перфильев! Герасимов! Да никак это вы? Стой, ежова голова! — и к остановившимся саням подбежал бородатый, косоглазый яицкий казак Федот Кожин. Простоватое лицо его выражало необычайное удивление и радость. — Ой, да и соскучился же я по своим людям-то, по казакам-то. Ведь я, дружки, с чумного московского бунта. Да отойдемте-ка подале куда, — и казак-гуляка кивнул в сторону курносого парня-ямщика.

Все три казака, взявшись под руки, стали неспешно прохаживаться вдоль дороги.

— Я после бунта московского по тюрьмам вшей кормил, под плетьми, ежова голова, был, да вот господь привел нам эвот с дружком-то этим вырваться, — и Федот Кожин указал рукой на сидевшего в санях человека. — Да ужо я… Эй, Нил Иваныч, вылазь сюда на кумпанство!

Нил Хряпов в вывороченной вверх шерстью овчинной шубе, в мохнатой шапке походил на огромного стервятника-медведя. Жир с него спал, брюхо стало много меньше, бородатое лицо по-прежнему красное, запойное, под глазами отвисшие мешки. Он и Кожин были навеселе. Поздоровавшись с казаками, Хряпов, недолго думая, сказал:

— А нет ли у вас, господа проезжающие, винца глоточка с два? У нас было два штофа, да выпили, зато вареная курица есть да пироги-крупеники.

Через минуту возле саней бывшего мясника завязалась на морозце беседа с легкой выпивкой.

— Куда ж это ты пробираешься-то, Афанасий Петрович? — спросил Кожин есаула Перфильева и с жадностью опрокинул в рот стаканчик холодного вина.

— По секретному делу едем, — загадочно ответил тот.

— А-а-а, по секретному! Хм… Мы с дружком тоже вроде как по секретному, — сипло захохотал вовсе охмелевший Кожин и облизнулся. — Ну, так вот вместях и поедемте, ежова голова… по секрету!

— Нам не по пути. Мы до губернатора Бранта едем, в Казань.

— Эво куда, — и косоглазый Кожин с какой-то веселой безнадежностью присвистнул. — Ну, а мы, брат, губернаторов да воевод как можно объезжаем… ха-ха-ха! Я напрямки скажу, Перфильев, — хошь саблей меня руби, хошь из пистолета, — едем мы, без утайки тебе молвлю, как казак казаку, — поспешаем мы, значит, ежова голова, к самому Петру Федорычу, царю-батюшке, вот куда!

— Да нешто он объявился где, государь-то? — схитрил осторожный Перфильев.

— Хах ты, ежова голова! — закричал Федот Кожин, давясь пирогом-крупеником. — Неужли не слыхал? Да нам в кабаках все уши прожужжали: под Ренбургом, мол, сам царь стоит с великим воинством.

— Пьянчужки брешут, а ты, косоглазый заяц, слушаешь, — подзадорил Кожина Перфильев.

— Нет, не брешут, господа казаки, — убежденно и строго возразил Нил Иваныч Хряпов. Он широко распахнул шубу и стал набивать трубку табаком. — Мне доподлинно ведомо, что главнокомандующий Москвы князь Волконский военную силу из-под Москвы в Оренбург направил. Уж мне ли не знать. Ведь я первейшим купцом был, а по природе мужик я, крепостной барина Ракитина, в люди же вышел грешной головой своей, — и бородатый Хряпов, допив остаток водки, не торопясь рассказал казакам про свою жизнь: как он был богат и знатен, как разорился, как с горя стал пить и по дурости, ошалев от пьянства, ввязался в Москве в драку.

— Ведь я поставщик двора был, ведь я самого государя не токмо что видывал, а и в могилу провожал, царство ему небесное!

— Как так… в могилу? — исподлобья посмотрев на купца, воскликнул Перфильев, а Герасимов крутнул головой и прыснул смехом. — Да к кому же вы тогда едете, раз царь земле предан? Ну и чудодеи вы, братцы мои! Мылом объелись либо щелоком охлебались.

— А еду я, — отставив ногу и разгребая пальцами бороду, начал Хряпов, — еду я, честные господа, мужиков на бар подымать. Вот куда! А как сколочу шайку из крестьян, бар будем резать, барское жительство пеклу предавать, хе-хе… И есть мое усердие прибыть к батюшке по крайности вкупе с тысячью разнесчастных мужичков.

— Да к какому батюшке-то? — захохотал Перфильев, с большим любопытством присматриваясь к захмелевшему купцу.

— А вот как дойдем до него, тогда и угляжу, к какому: к воскресшему ли батюшке, али к умному разбойничку! Ежели есть он истинный царь, а замест него в Невском монастыре похожего на него человека погребению предали, я тут же оборочусь к царю спиной да и заявлю в народ: хоть ты и государь был, Петр Федорыч, а только не в своем уме царствовал, баба ты в повойнике, а не царь!.. — Хряпов чем дальше, тем больше волновался, он вспотел на морозе, голос его стал сиплым, крикливым, занозистым. — А ежели он, дай бог, разбойничек умный, упаду ему в ноги, да не раз, а сто разов ударюсь башкой в землю. Разбойничек, заору, пресветлый разбойничек мой!