Крепостная маркиза - Шкатула Лариса Олеговна. Страница 11

5

Агриппина продолжала рассказывать, полагая, что ее бывшей хозяйке должно быть интересно услышать то, о чем она прежде не слыхала. Раз уж княжна теперь не девица, а замужняя женщина, то можно.

— Его хозяин, Флоримон, пока не догадался красивых девушек воровать да продавать за большие деньги, некоторым знатным женщинам Эмиля тайно одалживал. Правда, опасно это было. Мужчины сами-то любят греховодничать, а когда женщина к блуду склоняется, ох как не любят! Некоторые, сказывают, нарочно людей для этого нанимают — за своими женами следить. А если жену застанут с любовником, то могут и убить. И суд такого мужа оправдает… Выходит, у всякой женщины выбор небольшой: либо замуж идти, либо в дом терпимости, а чтобы просто так — ни-ни! Думаю, в этом несправедливости очень много…

— Можно еще в монастырь уйти. Стать христовой невестой.

— Думаю, к такому делу тоже талант особый требуется…

— Призвание, — подсказала Соня.

— Может, и так, а только не по мне это. Уж лучше…

— Ты бы пошла в дом терпимости? — ужаснулась Соня.

— Но я… это… не смогла бы целыми днями молиться.

Соня усмехнулась. Не знаешь тут, плакать или смеяться. Целыми днями молиться девочка не смогла бы, а целыми днями предаваться похоти, кажется, ей отрадней. Куда делась прежняя Агриппина, девушка скромная и богобоязненная?

— Хватит, не будем богохульствовать, а то и я с тобой стала о таком болтать, что услышь моя покойная матушка… досталось бы нам с тобой на орехи!

— Это точно. Мария Владиславовна руку тяжелую имела, — сказала Агриппина, но тут же спохватилась и проговорила:

— Справедливая была женщина.

— Мы что-то в другую сторону ушли, — заметила Соня, которую откровения бывшей служанки не то чтобы коробили, а смущали непривычной вольностью. — Ты говорила о том, что Флоримон отдавал своего слугу внаем. Именно внаем, как сдают» например, карету, за плату?

— Конечно, за плату. Нетто за так? Есть женщины, которые без этого не могут, а муж или помер, или болеет, как вот у меня…

Агриппина пригорюнилась.

— А тебе в замке-то нравится жить? — решила отвлечь ее от печальных раздумий Соня.

— Да в общем нравится. В замке кому ж не понравится? Все так богато, благородно, с нашим домом в Петербурге и не сравнить! Но если приглядеться, видно, что давно к нему рук не прикладывали. Занавески, к примеру, выгоревшие, мебель старая, развалится вот-вот. Каких этот замок деньжищ потребует, ежели здесь обосноваться как следует! Нет, я бы хотела домик небольшой да ладный, без всяких там ходов и подземелий…

— А чем тебе подземелья не нравятся?

— Подземелье! Вы послушайте, даже слово это какое-то холодное, страшное: под землей…

— Чего можно бояться в таком замке, как этот?

— Ой, не скажите, княжна! Именно в нашем замке недавно привидение поселилось. Пугает. У нас-то в Петербурге, ежели эдакое где водилось, люди там жить остерегались. А тут… вроде как положено, чтобы в замках привидения водились. На мой взгляд — не по-божески это! Ночью спишь, а оно внизу завывает. Нынче вроде примолкло. Дня три, пожалуй, как выть перестало… Я-то дом в Петербурге помянула не с тем, чтобы его хаять. Наоборот. Дом наш хоть и небольшой был, а ладный да теплый. Вы помните, чтобы мы в нем когда-нибудь и в лютые зимы замерзали?

А здесь и летом от камня холодом тянет. Особенно в той комнате, что у двери в подземелье. Мне его светлость маркиз показал, пока еще при памяти был. Все говорил: дверь, дверь, а для чего эта дверь, не сказал.

Пальцами эдак показал, мол, за дверью лестница вниз. В подземелье, значит… Нет, я бы согласилась в замке жить, но чтобы дерева в нем побольше было, а то от камня одна неуютность…

— Скажи-ка, — медленно проговорила Соня, не доверяя мелькнувшей в голове мысли, — а давно заболел твой супруг Антуан?

— Аккурат перед тем, как на наших землях стала чужая повозка появляться. Я-то сперва внимания не обращала: ездит и ездит себе. Все равно у нас там ничего не растет. Может, тот, кто ездит, себе таким манером путь сокращает. Непорядок, конечно, но ежели это какой сосед, то чего из-за ерунды ругаться?

Эмиль первый не выдержал. Говорит: «Что-то сей пришелец у нас ворует». Я рассмеялась — чего у нас можно воровать? Но Эмиль предложил вместе с ним пройтись, посмотреть. Ведь тот ездок не просто так проезжал мимо, да и все. Нет, он поставит свою черную карету, или как там она называется, фургон, что ли, и стоит эта повозка, подолгу стоит. И пошли мы посмотреть…

— Среди дня хоть пошли, не ночью? — улыбнулась Соня, поощряя Агриппину, которая морщила лоб, словно случившееся представало перед нею теперь в каком-то ином свете.

— Понятное дело, дождались, чтобы этот странный ездок опять к нам пожаловал, да и пошли ему навстречу. Эмиль шпагу взял, я — топор…

— Чего ж Эмиль топор не взял? — усмехнулась Соня.

— Французы все норовят со шпагами ходить. Модно это. Как женщины брошки да бантики носят, так и мужчины — шпаги.

— Но вы же вроде не на прогулку вышли?

— Понятное дело, — с возмущением проговорила Агриппина, — каждый хочет свое добро защитить.

Я в тот момент и не подумала, чтобы Эмилю топор отдать. Топор — оружие русских людей…

Вот вам крепостная девчонка! Звучит-то как: топор — оружие русских…

— Ты смотри, как стала рассуждать! — вслух удивилась Соня.

— Думаю теперь помногу. Аристократы, я еще в Петербурге нагляделась, часто сидят и думают. Что же им еще делать, когда всю работу слуги исполняют?

Надо и мне привыкать… Так вот, я подумала: ежели этот нарушитель чужих владений что-то на наших землях прячет, то и накинуться может, от страху-то…

И место выбрал, негодяй, — лучше некуда. Нам и из окна не видно, что он делает, — деревья загораживают, и с дороги его никому не заметно — там низинка.

Юркнул в нее, и нет тебя! Сейчас небось ваше сиятельство скажет, что я, как всегда, издалека начинаю.

— Не скажу, — покачала головой Соня. — Даже поощрю тебя. Ту коробку, мной привезенную, что ты отнесла не глядя, можешь принести и распаковать.

Я же помню, как ты пирожные, что ела в Петербурге у Григорьевой, расхваливала. Вот я тебе и привезла таких же. Те, что я брала в кондитерской на Невском, французскими назывались. Авось эти не хуже, самими-то французами испеченные!

Агриппина обрадовалась, опять захлопотала насчет чаю, пирожные выложила. А Соне было вовсе не до пирожных. Она себе вроде как перерыв устроила, потому что от рассказа новоявленной маркизы ее стали одолевать самые нехорошие предчувствия.

Теперь, запивая чаем шедевры французского кондитерского искусства, Агриппина не спешила поведать начатую было историю, но Соней овладело нетерпение.

— Рассказывай, — поторопила она, — мне интересно, что там было с тем нарушителем границ чужих владений. Вы хоть в лицо его видели?

— Какое там! Ездил хоть и белым днем, в жару, а все в черной шляпе, на глаза надвинутой. Лица было не разглядеть. Сбежал он, — проговорила Агриппина с набитым ртом. — Завидел нас, с топором да со шпагой, и дал деру. За повозкой так и не вернулся. Мы потом ее к себе поставили. Думали, придет назад требовать, но он так и не пришел. Видно, опасную контрабанду в той яме прятал.

— Какой яме?

— Там в земле яма была вырыта. Этак аккуратно камнями выложенная. Мы с Эмилем не успели ее как следует рассмотреть. Тот человек, кажется, только открывать ее стал. Бревно, значит, подложил, чтобы крышка не захлопнулась. Эмиль сдуру-то возьми и это бревно вытащи. Крышка — щелк, и будто ямы и не было. На совесть сделано. Маркиз Антуан давно делами не занимался, вот и стали появляться в его землях чужие люди…

— И что, вы даже не попробовали в том месте копать?

— Пробовали поковыряться, да что со шпагой и топором сделаешь? Хотели попозже туда сходить с лопатами, до самой ямы добраться, посмотреть, да тут как раз маркиз Антуан заболел, времени совсем не стало… А еще ко мне с курорта приходили, Эмиля попросили… Нет-нет, не для тех дел, что я говорила!