Горячий осколок - Шмерлинг Семен Борисович. Страница 21

Была половина шестого, когда они принялись заводить «крокодил». Потемнели и как бы погустели озими. Солнце зависло над чётко обозначившимся горизонтом, за которым скрылись танки и автомашины. Вероятно, они ушли далеко, не встречая сопротивления? порывистый западный ветер не доносил ни выстрелов, ни шума моторов. В степной тишине одиноко стучала и скрипела заводная рукоятка, которую долго и безрезультатно крутил Якушин. Туго проворачиваясь, она часто срывалась. Алексей, согнувшись, напрягался, пыжился, но не показывал виду, что устал. Бюрке, сидя в кабине, регулировал зажигание, нажимал на стартер.

Наконец-то ухнул, зафыркал и заурчал двигатель, задрожал своим пятнистым телом мощный «крокодил». Алексей рукавом ватника вытер пот с лица и с улыбкой посмотрел через ветровое стекло на Бюрке. Но тот держался как-то странно. Повернувшись всем телом, он высунулся в боковое окошко кабины.

Якушин проследил за его застывшим взглядом.

По степи, без дороги, шло пять человек.

За километр-полтора невозможно было определять, во что они одеты и есть ли у них оружие, но Алексея сразу же охватил тревожный трепет. Фашисты!

Заглох двигатель. Взвизгнула дверца. Распахнув её, Бюрке спрыгнул на землю.

Якушин заставил себя думать об этих людях спокойно. Кто они? Почему непременно фашисты? Идут с востока. Может, наши? Например, разведка, высланная пехотой вслед за танками.

Вряд ли. Пехота ещё очень далеко, скорее всего за десятки километров. Так, во всяком случае, говорил на марше взводный.

Напрягая зрение, Алексей всматривался в идущих, Удалось заметить, что одеты они по-разному. Правый был в чём-то чёрном и блестящем. Наверное, в плаще, который носили фашистские офицеры.

— Немцы? — спросил Алексей неподвижного Бюрке.

— Йа, йа, — затряс головой пленный. — Они идут сюда. Это ведь немецкая машина.

Значит, гитлеровцы! Конечно, их немало в степи. Танковый клин рассёк и разбросал фашистские подразделения, разрозненные группы остались в наших тылах. Когда-то прихватит гитлеровцев наша пехота, а пока, как голодные волки, они рыщут по полям и дорогам.

Теперь было видно, что немцы разомкнулись в короткую цепь. В руках автоматы. То ли осторожны, то ли поняли, что машина у русских.

Алексей остро ощутил, как не хватает ему сейчас рассудительного, никогда не теряющегося лейтенанта, доброго и участливого Карнаухова, находчивого Сляднева. Даже вредный и жадный Курочкин мог бы пригодиться: всё-таки свой.

Ещё трудно было представить, что будет через минуту-другую. Алексей только неожиданно вспомнил бабушкино присловье — «глаза боятся, руки делают» — и, сбросив мешавший ему ватник, заскочил в распахнутую кабину, схватил предусмотрительно оставленный и даже раскупоренный взводным патронный цинк, гранату-лимонку. «Ничего, продержимся».

У приборной доски стоял в зажимах трофейный автомат. Это оружие принёс, сдаваясь в плен, Клаус Бюрке. «А что если Клаусу доверить автомат? Вроде назад ему пути нет?.. Ладно, посмотрим, подождём…»

Опустившись на землю у массивного катка «крокодила», Якушин положил справа карабин и коробку с патронами, слева — автомат. Стало как-то спокойнее.

Правду говорил Бутузов: «За оружие держишься — на душе легче».

«Чего теряться? — подбадривал себя Алексей. — Я ведь здорово стреляю. Недаром получил „Ворошиловского стрелка“! Да и в шофёрской школе на стрельбах не мазал».

Возбуждённый, он крикнул Бюрке по-русски (немецкие слова как-то забылись):

— Пусть только сунутся!

Бюрке молчал.

Немцы вскинули автоматы.

— Оставим автомобиль, — робко предложил Бюрке. — Отойдём.

— Шиш! Этого не хочешь? — Алексей яростно ткнул немцу фигу.

Теперь враги были отчётливо видны. Правый, в лоснящемся чёрном плаще, то и дело поворачивался к другим, видимо, командовал. По знаку «чёрного» они разомкнулись ещё шире и ускорили шаг. Матёрые, по-звериному ловкие, готовые на все. И с ними придётся сражаться ему, Лешке Якушину, почти не обстрелянному солдату, вчерашнему школьнику.

Он решился:

— Бюрке. Нимм. Бери. Бери автомат. Иначе и тебе и мне — капут.

Подвинув локтем оружие, повторил:

— Нимм. Бери!

Немец нерешительно притянул к себе автомат.

— Выстрелю — стреляй и ты. Понял?

— Йа, йа, — ответил немец дрожащим голосом.

Якушин прицелился в «чёрного», несомненно, самого главного. У этого немца наверняка хищный нос и короткие гитлеровские усики.

Выловив в прицеле трепещущую мушку, уже готовый выстрелить, он скорее почувствовал, чем услышал какое-то движение слева.

Повернул голову и увидел, как поднявшийся во весь рост Бюрке вышагнул из-за тягача. Тряся контуженной головой, размахивая автоматом, пленный что-то пронзительно кричал.

Ошеломлённый Якушин улавливал лишь отдельные слова:

— Нихт шиссен… Камраден. Нах хаузе… Капут… Нихт шиссен… Вег…

Что это? Неужели он уговаривает их сдаться или уйти? Дурак!

«Та-та-та» — ударил автомат.

«Теньк… теньк… теньк» — пропели пули.

Бюрке схватился за живот. Скрючившись, присел, как для прыжка, и повалился набок.

«Своего убили, немца. Сволочи, звери, гады паршивые!» — От ярости Алексей заскрипел зубами. Ещё в руках «чёрного» бился автомат, когда Якушин, успокоив прыгающую в прицеле мушку, нажал на спуск.

Плащ осел, надулся колоколом и, смятый, упал.

«Попал, попал, попал!»

Передёргивая затвор и поводя стволом карабина, Якушин искал оставшихся фашистов и не мог найти. Мельтешили стебельки пшеницы, головки цветов, темнели бугорки и воронки, а немцев не было. Он не сразу понял, что они залегли.

Ожидая ответного удара, Якушин отполз влево, вдоль гусеницы, и правильно сделал, потому что на прежнюю его позицию в тот же миг шквалом обрушились автоматные очереди.

Теперь Алексей был совсем близко от Бюрке. Маленький немец, сжавшись, лежал на правом боку. Над ремнём, на пыльном мундире, расплывалось тёмное пятно. К нему прижималась, ощупывая, ладонь левой руки, а правая, неестественно длинная, судорожно вцепилась в ремень автомата. Казалось, Бгорке тянулся к оружию и не мог дотянуться.

«Стрелял бы, а не уговаривал, — с горечью и досадой подумал Алексей. — Им наплевать, что ты немец, они же добьют тебя, вот сейчас добьют».