Две недели в другом городе - Шоу Ирвин. Страница 8

Джек сделал шаг в сторону, чтобы осмотреть весь бар. Он пригляделся к лицам посетителей и понял, что ищет ударившего его мужчину, а также женщин, сопровождавших пьяного. Их в баре не было. Недовольный собой, Джек пожал плечами. «Что бы я сделал, если бы увидел его?» — подумал он.

Допив коктейль, Джек собрался заказать новую порцию, но вдруг заметил вошедшего в зал Делани; Морис был в том же пальто, что и прежде, из кармана торчала кепка. Мягкие светлые волосы Делани падали на лоб. Лицо режиссера выдавало его тяжелый, властный характер.

— Мы опаздываем, — с ходу произнес Делани. — Идем отсюда. Терпеть не могу эту дыру. Здесь собираются одни паразиты.

Он с неприязнью посмотрел на группу итальянцев, на шлюху-немку, на измученных экскурсиями американцев.

Джек заплатил за мартини и вслед за Делани направился к двери.

— Куда мы опаздываем? — спросил он.

— Увидишь, увидишь. — Делани наслаждался заинтригованностыо Джека.

Внезапно остановившись, Морис с любопытством посмотрел на своего друга:

— Что у тебя с носом?

— Пьяный ударил меня возле отеля, — смущенно пояснил Джек.

— Когда?

— Через минуту после твоего отъезда.

— Ты встречал его раньше?

— Никогда.

Делани усмехнулся:

— Ты мгновенно включился в бурлящую жизнь Вечного города, да? Я здесь уже пять месяцев, а меня никто еще не ударил.

— Зато тебе успели испачкать воротничок губной помадой. — Джек зашагал к выходу.

Рука Делани непроизвольно потянулась к горлу.

— И где это меня угораздило?

— Клара обедает с нами? — спросил Джек, подойдя к двери.

— Нет. — Делани не стал вдаваться в подробности.

Они сели в зеленый «фиат»; швейцар с армейской выправкой сочувственно поглядел на нос Джека, словно он напомнил ему о грехах собственной юности, и захлопнул дверцу автомобиля.

Делани, расположившись в углу и держа спину очень прямо, смотрел на проносившиеся мимо машины.

— Господи, итальянцы мчатся как юнцы, мечтающие занять первое место в воскресных автогонках.

— Ну, — отозвался Джек, — французы ездят еще более лихо. Они всегда несутся так, словно спешат забрать свои деньги из банка, который вот-вот разорится. Как-то раз я спросил одного француза, почему они всегда мчатся так быстро. Подумав, он ответил: «Мы проиграли войну».

Делани улыбнулся:

— Ты, видно, стал знатоком французов.

— Французы — непостижимая нация. Ну, Морис, говори — куда мы едем?

— Если ты способен лить слезы, готовься к этому, — сказал Делани. — Скоро увидишь.

Он замурлыкал себе под нос, загадочно улыбаясь. Это была какая-то известная старая песенка, но Делани так безбожно искажал мотив, что Джек не узнавал ее; однако он чувствовал, что она ему знакома и что Делани вспомнил о ней неспроста.

Автомобиль остановился перед кинотеатром.

— Приехали. — Делани вышел из «фиата» и придержал дверцу для Джека. — Я надеюсь, ты потерпишь еще немного без еды.

Морис не спускал глаз с Джека, увидевшего перед собой афишу фильма «Украденная полночь»; это была старая лента Делани. В списке актеров на плакате первым значился Джеймс Роял. У входа висела увеличенная фотография Джека, сделанная лет двадцать назад, еще до ранения, которое испортило ему лицо. Джек уже не помнил себя таким красивым.

— Это еще зачем? — удивился он.

— Я думал, тебе будет интересно, — невинно произнес Делани.

— А я в этом не уверен.

Теперь Джек догадался, что за мелодию напевал Делани в машине. Это была довоенная песенка «Провожая домой мою крошку»; она исполнялась несколько раз в течение фильма, ее мелодию использовал композитор, сочинявший музыку для картины, в качестве лейтмотива, на фоне которого проходили ключевые сцены.

— Об этом позаботился рекламный отдел, — сообщил Морис. — Пусть публика увидит, что создал в молодости знаменитый режиссер, ныне работающий в Риме.

— Ты сам еще не смотрел? — Джек не отрывал взгляда от блестящей, ярко освещенной фотографии.

— Нет, — ответил Делани. — Я решил, что сидеть рядом с тобой во время сеанса — мой долг друга.

— Долг друга, — повторил Джек. — Когда ты видел фильм последний раз?

— Лет десять — пятнадцать тому назад. — Делани взглянул на часы. — Черт с ним. Этот мерзавец опять опаздывает. Не будем его ждать. Он отыщет нас после сеанса.

— Ты это о ком? — спросил Джек, следуя за Делани к кассе.

— Об одном французском журналисте, который пишет обо мне статью для парижской газеты.

Делани протянул в окошечко деньги. Он обращался с итальянскими купюрами так, словно они обжигали ему руки.

— Он назвал себя твоим другом. Его зовут Жан-Батист Деспьер.

— Да, он — мой друг, — радостно подтвердил Джек.

Он познакомился с Деспьером лет десять — двенадцать назад; когда Деспьер возвращался в Париж из своих странствий, они всегда играли в теннис. Джек знал, что присутствие Деспьера в Риме сделает эти две недели гораздо более приятными. Когда в 1949 году Джек впервые приехал в Рим, Деспьер повез его вечером на фиакре смотреть залитый лунным светом Колизей в обществе двух хорошеньких девятнадцатилетних американок; журналист заявил, что каждый человек в свой первый римский вечер должен посмотреть залитый лунным светом Колизей в обществе двух хорошеньких девятнадцатилетних американок.

— Веселый малый, правда? — сказал Делани, заходя в кинотеатр.

— Иногда. — Джек помнил случаи, когда это определение не подходило к Деспьеру.

— Скажи ему, — хрипло прошептал Делани, под грохот хроники следуя за женщиной, рассаживающей зрителей по местам, — что в Соединенных Штатах журналисты более пунктуальны.

Они сели недалеко от экрана, поскольку Делани страдал близорукостью. Морис надел очки с толстыми стеклами в металлической оправе, которые он, будучи тщеславным, носил лишь в случае крайней необходимости. За кадром звучал возбужденный итальянский голос, киножурнал представлял обычную смесь из стихийных бедствий, демонстраций, выступлений политических деятелей — раненые арабы, окруженные в Алжире французскими войсками, уступили место волнениям в северной Италии, английская королева наносила кому-то визит, люди в форме осматривали обломки потерпевшего крушение самолета. Пока шла хроника, Делани недовольно фыркал. Во рту у него была жевательная резинка; по громкости чавканья Джек мог судить о степени отвращения, которое вызывали у Мориса мелькавшие на экране люди и события.

— Замечательная прелюдия к произведению искусства, — громко заметил Делани, когда хроника закончилась. — Кровь и лица политиков. Попробовали бы так поступить в «Карнеги-Холл». Показали бы человека, висящего на дыбе, затем предоставили бы слово сенатору с Миссисипи, озабоченному загрязнением прибрежных вод, а потом начали бы исполнять Седьмую симфонию. А в кинотеатре все можно…

Делани возмущенно затряс головой, защищая искусство, которому отдал тридцать лет жизни.

Зазвучали фанфары, и на экране появилось название фильма. Увидев свой актерский псевдоним, Джек испытал тщеславное, горделивое чувство, которое охватывало его в молодости, когда он замечал где-либо это пустое, лживое, широко разрекламированное имя, почти забытое им с той поры, когда оно светилось неоном над кинотеатрами во многих городах Америки.

Псевдоним был придуман хозяином голливудской студии; сначала Джек играл на театральной сцене под своим настоящим именем.

— Джон Эндрюс, — произнес, покачивая головой, Катцер, хозяин студии. — Не годится. Не обижайтесь, но это звучит не по-американски.

— Мои предки обосновались здесь в 1848 году, — сообщил Джек.

— Никто не подвергает сомнению сей факт. Это чисто профессиональный вопрос: важно, как смотрится имя на афише, как оно воспринимается на слух. Мы в таких делах собаку съели, мистер Эндрюс, положитесь на нас.

— Я полагаюсь на вас, — с едва заметной улыбкой сказал Джек.

Он был молод и беден; предвкушение славы волновало его, к тому же Катцер мог помочь Джеку разбогатеть.