Поджигатели (Книга 1) - Шпанов Николай Николаевич "К. Краспинк". Страница 111

— Ваши годы и положение, господин генерал, — сухо проговорил Оскар, — избавляют вас от необходимости выслушать то, что на моем месте должен был бы сказать офицер. — Оскар вставил в глазницу монокль и, гордо подняв голову, зашагал к двери. Но, сделав несколько шагов, он вернулся к столу и с изумлением уставился на то место, где оставил недописанный текст завещания. Он даже пошарил по столу рукой, словно не верил собственным глазам: лист исчез.

Оскар вопросительно посмотрел на сидевшего сбоку стола Гаусса. Тот сидел, сцепив сухие пальцы у подбородка, и смотрел куда-то в пространство.

Оскар хорошо помнил, что он перестал писать в тот момент, когда из-под его пера вышло имя Папена, как преемника умершего президента. Да, он это хорошо помнил…

— Господин генерал…

Гаусс продолжал сидеть неподвижно и смотреть так, будто перед ним никого не было.

— Это… это… — запинаясь, бормотал Оскар, не находя нужного слова.

За него продолжил сам Гаусс:

— Это ничуть не хуже того, что вы уже сделали и что ещё сделаете.

Гаусс поднялся с кресла коротким, быстрым движением. Оскар так же быстро вышел.

Цихауэр держал руку Асты в своей, внимательно разглядывая её. Потом опустил руку на чёрный бархат платья, отошёл на шаг и, склонив голову набок, ещё раз полюбовался. Узкая белая кисть с едва заметной просинью жилок, с тонкими длинными пальцами лежала на бархате, как драгоценное произведение ваятеля.

— Завтра сядем за работу, — сказал Цихауар.

Аста подняла свою руку и с усмешкой посмотрела на неё.

— Это не очень любезно в отношении дамы: не найти в ней ничего лучше рук. А теперь, — она встала с софы, на которой полулежала, — покажи, что ты сделал для отца.

— Мы с ним не сговорились…

Цихауэр взял стоявший у стены большой картон и повернул его лицом к Асте. Аста отшатнулась. То, что она увидела, было ужасно. Написанное художником лицо человека было олицетворением себялюбия, алчности, самодовольства, трусости. В лице не было портретного сходства с её отцом, и вместе с тем нельзя было ошибиться: это был Вольфганг Винер.

— Завтра я снесу это в магазин, — сказал Цихауэр. — Тот, кто хоть что-нибудь понимает в искусстве, немедленно купит портрет…

— Ты не сделаешь этого!

— Тогда пусть он купит его сам. Тысяча марок — и ни пфеннига меньше! Я не желаю умирать с голоду.

— Я поговорю с ним… — Аста взглянула на часы. — Тебе никуда не нужно ехать?

— А что?

— Здесь Лемке с автомобилем.

— Спасибо… Мне никуда не нужно.

— Ты даже не уговариваешь меня посидеть… — грустно проговорила она.

Он смущённо взглянул на часы.

— Мне ещё очень много нужно сегодня сделать!

Она порывисто поднялась и с обиженным видом протянула художнику руку.

Высунувшись из окна, Цихауэр видел, как её автомобиль завернул за угол, и снова с беспокойством взглянул на часы. Завтра, 19 августа, — всегерманский плебисцит. Немцы должны будут сказать, хотят ли они иметь Гитлера преемником Гинденбурга. Весь Берлин, вся Германия были заклеены нацистскими плакатами, призывавшими отдать голос Гитлеру. Никаких других плакатов не было. Но это не значило, что в Германии не осталось людей, которые хотели бы голосовать против Гитлера. Для миллионов людей, голосовавших за коммунистическую партию, она оставалась символом борьбы с гитлеровским террором. Загнанные в подполье коммунисты решили показать немецкому народу, что есть силы, способные к сопротивлению. В течение ночи часть нацистских плакатов должна быть заклеена плакатами коммунистов, а на остальных слова «да здравствует Гитлер» заменены словами «долой Гитлера».

Цихауэру поручили изготовить бумажные полоски со словом «долой». С левой стороны на них вместо фашистской свастики был нарисован кулак «Красного фронта».

Шофёр Франц Лемке должен был действовать в паре с Цихауэром. Он обещал привести ещё одного парня — сторожить, пока Лемке и Цихауэр будут наклеивать полоски. Им достался трудный район — в самом центре города.

С улицы, как из колодца, поднимался глухой шум. Весь день 18 августа по улицам Берлина маршировали отряды штурмовиков с оркестрами, флагами и плакатами, требующими, чтобы берлинцы голосовали за «фюрера». Вот и сейчас топот подкованных сапог вместе с духотою врывался в растворённое окно мансарды Цихауэра.

После «большой чистки» 30 июня, в которой было истреблено все прежнее руководство СА, штурмовикам разрешили вернуться из вынужденного отпуска, и они с удвоенным рвением принялись за свою погромную деятельность. Далеко не последняя роль принадлежала им в подготовке предстоящих «выборов».

Прошло не меньше получаса, прежде чем явился Лемке. Уже совсем стемнело.

— А я — с автомобилем, — весело сказал он. — Это ускорит дело.

— А ваш парень?

— Разрешите ему войти? — Лемке отворил дверь и крикнул: — Входи, Рупп!

Наличие в экспедиции автомобиля меняло план действий. Было решено: Лемке останется за рулём, чтобы быть готовым в любую минуту тронуться с места, Рупп будет мазать плакаты клейстером, а Цихауэр заклеивать их своими полосками.

— Дай-ка сюда газеты, — сказал Лемке Руппу и спросил, обернувшись к Цихауэру: — Вы ещё ничего не знаете?

Цихауэр о улыбкой спросил:

— Свергли Гитлера?

— Он опубликовал завещание Гинденбурга. Покойник назначил его чем-то вроде своего наследника.

Лемке протянул художнику газету.

Цихауэр прочитал:

«Вице-канцлер в отставке господин фон Папен, по поручению генерала Оскара фон Гинденбурга, передал фюреру и рейхсканцлеру Адольфу Гитлеру пакет, содержащий политическое завещание покойного господина рейхспрезидента генерал-фельдмаршала фон Гинденбурга. По поручению фюрера господин фон Папен предаст документ гласности.

На собственноручно запечатанном рейхспрезидентом конверте сделана надпись: «Германскому народу и его канцлеру. Моё завещание».

Цихауэр поднял на Лемке смеющиеся глаза:

— Хотел бы я знать, почему же Гитлер тянул с опубликованием завещания целых две недели?

— Говорят, завещание не могли найти, — сказал Рупп.

— Да, его «случайно» нашёл полковник, сын президента, — сказал Лемке. — И все это публикуется накануне выборов. Ловкий ход!