Эфиоп, или Последний из КГБ. Книга II - Штерн Борис Гедальевич. Страница 10

— А той відповідає, — задумчиво сказал Махно. — «Ой, папе генерале, та я ж один, у мене роботи до бica, ніяк не зможу за два тижні».

— Верно, батька! — сказал Муссолини.

— А пан генерал говорить: «Візьміть на допомогу пана майора и дайте мені документ через місяць. Але щоб тихо!»

— Верно, батька!

— И пан полковник вызывает пана майора… — Махно лихорадочно налил себе из бутылки Муссолини, выпил и продолжал: — И пан майор начинает планировать войну Украины с Россией. И этот документ в общих чертах не трудно вычислить, «подумаешь, бином Ньютона». Пан майор смотрит на карту: как же нас москали будут бить? Он видит, что нападение на Украину совершится четырьмя синхронными ударами плюс пятым, вспомогательным, с повсеместным действием авиации. Первый удар, размышляет пан майор, будет направлен из Белоруссии на Западную Украину для захвата Львова. Силы: танковая армия, армейская мотострелковая группировка, десантная дивизия. Вероятные последствия для москалів: террористические акты, длительные и кровопролитные партизанские действия со стороны УНА-УНСО при активной поддержке населения. Второй синхронный удар будет нанесен воронежской группировкой из двух танковых армий по расходящимся направлениям. Они окружают Киев — кольцо замыкается у Борисполя; в первые же часы десантный захват чернобыльской АЭС; десанты но захвату днепровских мостов, точечные ракетные удары по тактическим объектам для наглядности и устрашения (стратегические не трогать); немедленная попытка захвата Президента Украины, выступление Президента с призывом несопротивления российским войскам. Вероятные последствия: единичные террористические акты украинских патриотов против российских войск в районе Киева. Народ Центральной Украины хмуро безмолвствует. Третий удар (пан майор пьет чай с бубликом с маком): ростовская группировка гопос танковая армия устанавливают контроль над Восточной Украиной — Донбасс, Харьков. Неспешное продвижение к Запорожью и Днепропетровску, уже контролируемым десантниками. Население приветствует москалів. Боевые действия отсутствуют. Четвертый удар: черноморский флот, усиленный авиадесантными полками, устанавливает контроль над Крымом. Разгром всех мафиозных, теневых структур, поголовные аресты всех подозреваемых в связях с этими структурами. При попытке сопротивления — расстрел на месте. Подчеркнуто вежливое отношение к крымским татарам. Население Крыма индифферентно. Одновременно высадка десантов в Одессе, Николаеве и Херсоне. Население Одессы и юга Украины вряд ли даже замечает смену режима. Возможен («Желателен, я бы лично ударил», — думает пан майор) пятый удар: продвижение 14-й армии с территории Приднестровья в сторону Карпат для помощи львовской группировке. Молдавия промолчит.

Благоприятное время осуществления операции («A бic його знає, — лениво соображает пан майор, — мабуть, краще напасти в кінці весни чи на початку ліга») — так и напишем: війна почнеться десь у травні-червні. При оптимальных условиях военные цели будуть достигнуты в течение («ну… за скільки ж діб Росія розколошматить Україну?») 10–15 діб; достижение политических задач растянется («на веки вечные, это уж точно», — думает пан майор) на несколько месяцев. Потери личного состава незначительны. Массовое сопротивление (махновщина) исключается. Такой вот план.

— Ты все правильно понимаешь, батька. Зайди как-нибудь ко мне в Венецианский дворец, потолкуем еще, — сказал Муссолини. — Ну, мне пора.

Они выпили на дорожку, и Муссолини отправился обратно в Венецианский дворец.

У Сашка не было ни бомбы, ни автомата, ни кинжала. Был только перочинный ножик, не предназначенный для бегемотов. Для батьки Махно перочинный ножик, пожалуй, сгодился бы, но убивать батьку не входило в военные планы страны Офир. И в личные планы Сашка. Сашко все-таки любил и боялся батьку.

ГЛАВА 8-а. Обрывки из летописи от * в женском туалете дома с химерами

Какие уж там фрейдистские комплексы в женском туалете — обычная проза жизни, дай Бог па своих ногах добежать при таких мучительных схватках расстроенного кониной желудка!

Гайдамака смял компрометирующие бумаги со своими летописными антисоветскими художествами и, па ходу расстегивая ремень, па первой космической скорости рванул в женский туалет — рванул так, как не спуртовал в велогонках. Бриджитт Бардо на «Плейбое» с изумлением взглянула на него и даже, кажется, перестала сосать мороженое. Еще драгоценное время ушло: никак не мог попасть ключом в замочную скважину… Наконец рванул дверь, вбежал, еле донес, еле дотерпел, в глазах темно, штаны сами слетели, оторвав пуговицу от ширинки; устроился кое-как на унитазе, отворил конюшню и с ревом, кровью, бурей и натиском погнал свободолюбивую конину с гороховым супом из заточения.

Когда после первого приступа кровянисто-геморроидального поноса немного прояснилось в глазах и на душе полегчало, Гайдамака расправил первую страницу. Что тут еще про него понаписано? Примостился на унитазе и с нарастающим удивлением принялся читать:

«Он хотел посмотреть братьям Свердловым в глаза, но они отворотили взгляд. Прошлой зимой в Вышгороде на княжеском пиру по десяти рублей с брата, когда вся публика перепилась и начала хвастаться своими подвигами, эти трое хотя и долго молчали, но тоже голос подали: расхвастались, болваны, своей сестрой Люськой. Нет, мол, в Киеве девицы скромнее, краше и целомудренней. Сидит она у них за тремя дверями, за четырьмя замками, заперта ключами, а ключи немецкие у братьев в кармане, и никто эту девицу в глаза не видел, и берегут ее братья пуще глазу. Все богатыри уши развесили, и князь Мономах тоже. А Гайдамака спьяну не сдержался и при всем честном народе заявил, что братаны Свердловы чересчур уж расхвастались, не знаю, как кто, а он, Сашко Гайдамака, лично частенько видывал их сестренку Люсьену, а бывали часы, что у ней и на грудях леживал и за презумпцию девичьей невинности трогивал. Братья, услыхав про презумпцию, выхватили ножи. Гайдамака скамьей прикрылся, ножи в скамью вонзились. Тогда он предложил братьям пари при свидетелях — пусть в семь вечера кинут в ее окошко снежок и посмотрят, как она выйдет па крыльцо ему навстречу в одной ночной рубашке без пояса. Все гурьбой повалили, снежок в окно кинули, она и вышла. Братья опять за ножи, собрались ее убивать на крыльце, но их остановил сам Илья Муромец. А назавтра устроен был суд над Гайдамакой: или женись на Люсьене, или в монастырь. В Киевско-Печерскую лавру. Тут и все его подвиги не помогли, на Руси ведь всегда так — хоть в Киевской, хоть в Московской, хоть в РСФСР, — пусть ты даже Герой Советского Союза, а уж изволь жениться, если застукали. Выбрал тогда Гайдамака лавру как меньшее зло. Перезимовал. И вот они опять перед ним.

— А Вы чего вырядились? Вроде ни с кем не воюем.

— Брось дубину, идем с нами, Командир, — отвечает старший Свердлов. — Тебе Илья Муромец чегой-то скажет.

— Ладно, послушаю.

Завернули Гайдамаку на Лысую гору. Там уже собралась дружина богатырская: там были и Добрыня Никитич, и Дунай Иваныч, и Василий Касимеров, и Потаня Хромой, и Михаила Игнатьич, и даже малолетний Михайлик, который однажды с озорства утащил на себе Золотые Ворота да и бросил их на углу улицы Владимирской и Ярослава вала. Всех не перечислить, а собралась там сотня богатырская в полном составе во главе с Ильей Иванычем Муромцем».

Но тут Гайдамаку опять прихватило… и отпустило. Майор Нуразбеков прав: симптомы как при холере.