Против Сталина и Гитлера. Генерал Власов и Русское Освободительное Движение - Штрик-Штрикфельдт Вильфрид Карлович. Страница 42

Это – с немецкой точки зрения. Для русских же добровольцев это решение означало крушение их надежд увидеть когда-либо свой родной дом. Может быть, они еще ясно не осознали, что им предстоит, но у них были страшные предчувствия.

Как я уже говорил, большинство добровольцев попало в плен к немцам в начале войны. Позади у них был сталинский террор. О западном мире они тогда ничего не знали. Они видели превосходство немцев и верили в немецкую победу. Они собственно не были революционерами. У них не было ни политических целей, ни вождя, ни организации. Многие из них хотели лишь пережить войну, не умереть с голода. Они боялись плена в чужой стране. Они хотели остаться на родине, в знакомом им мире, где у них были родные и друзья и где говорили на родном языке. Немецкие переводчики, с которыми они столкнулись прежде всего, были дружелюбными людьми, говорили также на их родном языке и понимали их нужды. К тому же, Сталин считал всех пленных изменниками родины. Они стали «хиви» или добровольцами, ибо так распорядилась судьба. И каждый из них хотел бы посчитаться со Сталиным.

Лишь на немецкой стороне у них открылись глаза, и они увидели, как велика была разница между обоими мирами. За месяцы и годы они узнали, что немцы смотрят на русских как на людей второго сорта, – их немецкие командиры частей и те немецкие солдаты, с которыми они имели дело, возможно были исключением. Русские наблюдательны, и они всё примечали. Они пережили перемещения фронта туда и сюда. Не было победы, не было и возвращения к семье. Пришли сомнения, надежды потускнели.

И вот появился Власов. Он обращался к ним на их языке. Он знал их нужды. Он указывал новый путь. Жизнь и борьба снова обрели какой-то смысл. Но потом о Власове ничего не стало слышно. Где он? Что он делал для них?

Правда, они получали теперь жалование, обеспечивались снабжением. Но они спрашивали о смысле! Война не может длиться вечно. Ситуация уже изменилась. Красная армия наступала по всему фронту. Партизаны звали переходить в свои ряды. От имени Сталина они обещали перебежчикам прощение. А главное, когда немцы отходили, партизаны оставались на родной земле. И это было заманчиво!

Несмотря на такое тяжелое психологическое состояние людей, боровшихся на немецкой стороне, число тех, кто в критический момент покидал воинские части, судя по данным штаба генерала восточных войск, было невелико. Это говорило о моральной стойкости добровольцев и показывало, сколь ложны были идеи Гитлера и Кейтеля. Но их решение было принято!

Когда я рассказал Власову о роковом решении Гитлера, он тотчас же заявил, что с этими наёмниками, само собой разумеется, он не хочет иметь дела. Это явный обман – называть добровольцами людей, которые лишь пушечное мясо для немцев. Русское Освободительное Движение должно отвергнуть самую идею войны против американцев, англичан и французов.

«Особую заслугу» генерала восточных войск, – с немецкой точки зрения, – то есть идею «сохранения живой силы», Власов заклеймил как позор и предательство. Русские добровольцы никогда не брали на себя обязательства служить германским интересам. Под Новгородом, под Москвой, под Харьковом и на Дону люди эти заявляли о своей готовности бороться за освобождение родины. Это было их единственной целью.

Власов сказал еще, что генерал Лукин был, к сожалению, прав. И он сам тоже вернется в лагерь военнопленных.

– И о том вашем генерале, что в университете вел откровенный разговор со мной, больше ничего не слышно, – с горечью добавил он. Мне нечего было ему ответить.

Затем Власов собрал Малышкина, Трухина, Жиленкова и Зыкова и попросил участвовать в обсуждении положения. Все они заняли иную позицию. Они говорили, что от «самоубийц» иного, в сущности, нечего было ожидать. Но эти русские люди на фронте обмануты немцами и находятся теперь в тяжелом положении. Ни при каких обстоятельствах нельзя предоставлять их своей судьбе.

– Русской Освободительной Армии не существует. Но эти несчастные – наши соотечественники, и для нас они – наша РОА, – так суммировал положение Трухин.

– Наше стремление, нашу собственную задачу отнять у нас не может даже Гитлер, – добавил Зыков.

К счастью, Власов был способен слушать чужое мнение. Он отложил свое решение.

Понятно, что приказ о переводе частей на Запад в высшей степени обеспокоил также ВПр/IV, и Гроте с Дюрксеном искали какого-либо выхода. Генерал фон Гейгендорф – командир одной из «тюркских дивизии», неоднократно посещавший лагерь Дабендорф, – пытался личными докладами в генштабе ОКВ добиться отмены или хотя бы приостановки перевода частей; его попытки были безуспешны.

Переброска «восточных батальонов» началась сразу же. Это был приказ фюрера, и он исполнялся в первую очередь. Переброска была закончена уже в январе 1944 года.

Дело облегчалось тем, что многие немецкие дивизии перевели своих добровольцев на статус «хиви» и не отдали их. Таким образом оказывалось гораздо меньше добровольцев. Полковник Герре и его штаб закрывали на это глаза и помогали всюду, где только могли.

Добровольцы всё еще не знали о причинах перевода их на Запад. Хотя начальник разведывательного отдела генерала восточных войск, Михель, распространил инструкции и разъяснения, но русские теперь отвергали всё, что бы ни говорили немцы.

На Западе, они попали в новый, может быть, лучший мир, но они чувствовали себя оторванными от родной среды и бездомными. Большинство немецких командиров и солдат во Франции или в Италии не знали почти ничего об этих русских, украинских, кавказских и туркестанских добровольцах, появлению которых предшествовала молва о их ненадежности.

Хотя и был создан Командный штаб генерала восточных войск при командующем войсками на Западе, начальник его был так же беспомощен, как и другие. Как мог он «внушить» рассеянным по атлантическому побережью Франции немецким военным учреждениям, что эти «унтерменши» с востока должны сперва освоиться с чуждым, им миром и потому к ним нужен особый подход? «Унтерменши» или «союзники»? Часть русских офицеров и «дабендорфцы» имели дерзость говорить о «союзниках», другие же открыто возмущались новым обманом со стороны немцев.

Очень скоро должно было обнаружиться, что такие военно-политические эксперименты опасны. Повсюду происходили ссоры и недоразумения. К тому же большинство «восточных батальонов» было плохо вооружено и недостаточно технически обучено для западного театра военных действий. Трения увеличивались с каждым днем. Командование опасалось, что дело дойдет до открытого мятежа. Долго так не могло продолжаться.

Русские добровольцы настаивали, чтобы им объяснили, чего им понадобилось искать на Западе, и объяснить это им должен был сам Власов! Гельмих был поражен, убедившись, как высок был авторитет Власова. Он думал, что только в Дабендорфе усиленно выпячивали личность Власова и что его можно было в любое время заменить другим лицом.

И не только добровольцы хотели услышать Власова.

В этой напряженной обстановке в Отделе ОКВ/ ВПр, а может быть и сам Йодль, заместитель Кейтеля в генштабе ОКВ, пришли к мысли о желательности побудить Власова составить новое Открытое письмо, в котором он дал бы успокоительные ответы на вопросы людей в «восточных батальонах» о причинах переброски их на Запад. Во всяком случае, Йодль вспомнил о Власове.

В этом новом «власовском письме» добровольцам должно было быть разъяснено, что цель их перевода на Запад – объединить мелкие воинские отряды в полки и дивизии Освободительной Армии. Такое переформирование не могло быть проведено на восточном фронте в силу давления противника. Переброска на Запад лишь временна, и задача освобождения родины остается в силе. Гроте, Дюрксен и несколько русских работали над составлением наброска по предложениям Йодля. Этот проект был передан Власову. На вопрос Власова, действительно ли Йодль думает то, что он говорит о Русской Освободительной Армии, я не мог ничего ответить. Гроте же сказал, что Йодль лично дал указание составить такое письмо и представить ему на утверждение. У меня было ощущение, что Гроте не хотел отягощать моей совести, чтобы я чувствовал себя совершенно свободным в своих отношениях с Власовым. «Но что, если Йодль в самом деле утвердит содержание письма? – думал я. – Тогда он должен держать свое слово! Он уже не сможет отступить!»