Любавины - Шукшин Василий Макарович. Страница 16

Кузьма медленно, очень тихо приподнялся на руках. Что-то покатилось, зашуршало из-под него. Так же тихо, очень тихо Кузьма опустился и уткнулся лицом в молодую пахучую травку. «Ежик, – понял он наконец. – Дьяволенок такой!» Гринька кончил свою работу. Негромко засмеялся. Слышно было, как звякнул пряжкой откинутый ремень.

– Эх вы… москалики! – сказал он и опять засмеялся – коротко, удовлетворенно. И пошел.

Федя поднялся. Кузьма тоже встал. Пошли за Гринькой. Тот шатал теперь неторопко. Шорох веточек и потрескивание сучьев под ногами обозначали его путь. Вдруг его не стало слышно. Федя прошел несколько шагов, постоял и сел, привалившись спиной к широкой сосне. Усадил рядом Кузьму.

– Отдыхает, – шепнул он ему на ухо.

Кузьма долго, до боли в глазах, вглядывался в сумрак, но увидеть ничего не мог. Тогда он стал смотреть в темное небо. Потом кто-то осторожно взял его за плечи и привалил к теплой сосне. В последний момент успел подумать: «Не заснуть бы, елки зеленые…».

И заснул. А когда проснулся, уже брезжил рассвет. Над ним стоял Федя с хмурым, серьезным лицом:

– Ушел Гринька-то. Ночью. Я думал, он отдыхать лег… Ушел.

Кузьма тряхнул головой, хотел принять это за сон и понял, что правда: Гринька ушел.

– Я найду его, – сказал Федя, не глядя на Кузьму. – Думаю, что он не с той бандой все-таки…

– 15 -

Пили до одури, до зеленых чертей. Пили, не удивляясь и не думая о том, сколько может выдержать человеческое сердце.

В короткие минуты прояснения Егор видел все ту же желтую морду Закревского и чугунную челюсть Васи. «Что делается?» – пытался понять он, но потом все вокруг сворачивалось в свистящий круг, и Егору тоже хотелось кружиться и топтать кого-нибудь ногами. Боль в теле унялась.

Во время одного такого просветления Егор увидел на столе голую девку. Рядом стоял Закревский и орал:

– Танцуй! Танцуй, корова!

Он был серый и злой. И кричал зло и тонко.

Девка прикрывала руками стыд и плакала в голос. На нее со всех сторон напряженно и бессмысленно смотрели пьяные глаза. Никто не понимал, почему она здесь оказалась и чего от нее хотят. Один Закревский знал, как все это должно быть, и его бесило, что девка не танцует на удивление его дружкам.

– Танцуй! – визжал Закревский.

Девка не танцевала. Плакала.

Закревский плюнул и похабно выругался.

– Азия! – горько воскликнул он, пряча наган в карман. – Научишься ты когда-нибудь жить по-человечески!… Убрать эту выдру!

Вася взял девку в охапку и под шумок хотел отнести в горницу (этот человек был пьян меньше других, хоть пил, кажется, больше). Но Закревский строго прикрикнул:

– Вася!

Вася пустил девку, подталкивая в горницу, хлопнул ее ниже спины.

– Изюм!

Снова загалдели, заорали, засвистели… Все опять с грохотом провалилось в тартарары.

Игнатий вернулся домой рано утром. Перешагнув порог, зажал пальцами нос и отступил назад – стоял такой густой запах перегорелой водки и блевотины, что у него закружилась голова.

На полу, на печке, под столом спали люди. Лежали в самых неповторимых позах, точно груда нарубленных тел. Стены гудели от храпа.

Игнатий поискал глазами Закревского, прошел в горницу.

Закревский спал на голом полу. Белая рубашка задралась к шее – видна была узкая спина с крупными мослами хребта.

Кондрат с трудом приподнял голову с подушки:

– Приехал. Узнаешь дом-то?

Игнатий остановился посреди горницы, снял шапку, долго и внимательно смотрел на Закревского – как на покойника. Непонятно для чего сказал:

– У него отец генералом был.

– Пьет он тоже по-генеральски… Наших сосунов втравили, паскуды.

Игнатий поднял глаза:

– Кого?

– Макарку с Егором. Там лежат, – Кондрат устало прикрыл глаза, потрогал ладонью голову. – Что они тут выделывали! Был бы здоровый, всех до одного подушил бы, как собак бешеных… Вот этого особенно, – он кивнул на Закревского.

Игнатий подошел к генеральскому сыну, крепко тряхнул за плечо:

– Э-э!

Тот поднял голову, долго ловил мутным взглядом лицо Игнатия.

– Ты?

– Соображать можешь сейчас? Поговорить надо.

– А что такое? – Закревский хотел вскочить, но его бросило в сторону. Он взмахнул руками и ударился головой об стенку. Потирая ушибленное место, сказал: – Здорово мы… черт возьми! У тебя что-нибудь серьезное?

– Пошли на улицу.

Они вышли и через некоторое время вернулись. Закревский был без рубахи, мокрый. Вытерся какой-то тряпкой, надел чистую рубаху Игнатия, пошел будить своих людей. Вид у него был озабоченный. Видно, вести Игнатий привез нехорошие.

Они вместе растаскали спящих, выгнали всех на улицу, чтобы те хоть немного отошли на вольном воздухе. Готовились уезжать.

В горницу вошел Егор. Присел на кровать к Кондрату.

– Дорвались до вольной жизни? – сердито спросил Кондрат.

Егор, подперев голову руками, мрачно смотрел в пол.

– Что дома-то наделали?

– С отцом подрались.

– Ну и что теперь?

– Что…

– С ними, что ли, поедете?

– Зачем? Я не поеду, – Егор похлопал себя по пустому карману. – Курево есть?

– Вон под подушкой. Надо домой ехать. Пахать скоро…

– Домой я тоже не пойду, – тихо, но твердо сказал Егор, слюнявя губами край газетки.

– Куда ж ты денешься?

– Найду.

– Здорово отца-то измолотили?

– Не знаю, – Егор затянулся самосадом, закрыл глаза.

Вошел Макар. Держал в руках бутылку и два стакана. Подошел к Егору, повернулся боком:

– Достань в кармане два огурца.

Егор вытащил огурцы.

– Похмелимся. У меня во рту как воз вазьма свалили, – Макар глянул на Кондрата, усмехнулся. – Может, тоже выпьешь?

– Вы домой поедете или нет? – строго спросил Кондрат. – Вы што, сдурели, что ли! Надо ж на пашню выезжать…

Макар выпил и закрутил головой:

– Ох, сильна, падлюка!

Егор тоже выпил и откусил половинку огурца.

Кондрат свирепо глядел на них.

– Домой? – переспросил Макар. – Домой я теперь долго не приду.

– Тьфу! – Кондрат перекатил больную голову по подушке к стене. – Дай бог поправиться – найду вас, обормотов, и буду гнать до самого дома бичом трехколенным. По три шкуры спущу с каждого.

– Бич два конца имеет, – без всякой угрозы сказал Макар.

– Увидишь тогда, сколько!… Ты у меня враз шелковым станешь, погань ты! – Кондрат приподнял голову. Коричневые, с зеленоватой пылью глаза его смотрели до жути серьезно и прямо. Даже Макар не выдержал, небрежно игранул крылатыми бровями и отвернулся.

Вошел Закревский. Он был уже одет. Понимающе улыбнулся.

– Последние минуты? Пора, братцы. Рога, так сказать, трубят.

– Я никуда не поеду, – сказал Егор.

Закревский не удивился.

– А ты? – повернулся он к Макару.

– Еду.

– Макар! – снова приподнялся Кондрат. – Последний раз говорю!

– А что он такое говорит? – спросил Закревский у Макара. – Мм?

– Ты… гад ползучий! – крикнул Кондрат. – Я счас соберу силы, поднимусь и выдерну твои генеральские ноги.

У Закревского на скулах зацвел румянец. Он вырвал из кармана наган и двинулся к Кондрату. Тонкие губы скривились в решительную усмешку.

Егор, не поднимаясь, ногой в живот отбросил его от кровати. Макар подхватил падающего главаря и ловко вывернул из руки наган.

Закревский растерянно и нервно провел несколько раз ладонью по лицу.

– Что вы?… – оглянулся.

Макар стоял у двери, прищурившись.

– Дай, – потянулся Закревский за наганом. – Черт с вами… сволочи. Дай.

– Пойдем, на улице отдам.

– Ты едешь со мной?

– Еду.

– Сволочи, – еще раз сказал Закревский и вышел, не оглянувшись.

Макар нагнул голову и пошел следом. Тоже не оглянулся. Братья долго смотрели на дверь, как будто ждали, что она откроется, войдет Макар и скажет: «Раздумал».

Вместо Макара вошел Игнатий.

– Макарка поехал с ними, – тихо сказал Кондрат. – Удержи… а?