Моя жизнь среди индейцев - Шульц Джеймс Виллард. Страница 81

В дни благополучия при хорошем агенте, когда у них было много быков на продажу, черноногие покупали много мебели, даже хорошие ковры. Однажды ко мне зашел в такое время один друг, мы сидели и курили.

— У тебя есть книжка с картинками мебели, — сказал он, — покажи мне лучшую кровать из тех, что в ней есть. Я взял книгу.

— Вот, смотри, — указал я на рисунок, — целиком из меди, самые лучшие пружины; цена — 80 долларов.

— Выпиши ее, — сказал он, — я хочу иметь такую кровать. Ведь это только цена двух быков, разве это дорого?

— Есть другие кровати, — продолжал я, — такие же хорошие на вид, частью из железа, частью из меди, а стоят они много меньше.

— Э! — воскликнул он. — Старик Хвостовые Перья из-за Холма купил кровать за пятьдесят долларов. Я хочу иметь самую лучшую.

Не знаю, что делали бы черноногие при заключении договоров с правительством, не будь с ними мужей скво; как бы индейцы избавились без них от агентов, о которых лучше не вспоминать, так как именно мужья скво дрались за черноногих и вынесли на своих плечах всю тяжесть борьбы. Я знаю, что один из агентов приказал своей полиции убить при первой встрече одного мужа скво, который сообщил о его воровстве в Вашингтон; знаю, что другие агенты высылали мужей скво из резервации, разлучая их с семьями, за то, что эти люди слишком открыто говорили о темных махинациях агента. Но временами пост агента занимали хорошие, честные, способные люди, при которых индейцы в известной мере восстанавливали утраченное благополучие. К сожалению, такие люди не долго оставались на своем месте. При смене правительства новые власти всегда увольняли их.

Но одно дело мужьям скво так и не удалось провести: они не смогли избавить резервацию от стад королей скота. Эти важные люди устанавливали «взаимопонимание» с некоторыми агентами, а иногда с весьма влиятельными политическими деятелями. Стада королей скота оставались в резервации, размножались и портили сочные пастбища. Большинство индейцев и мужей скво заботливо пасло свои маленькие стада в каком-нибудь подходящем месте, как можно ближе к дому. Но неизменно, один раз весной, один раз осенью, устраиваемый королями скота сбор стад для клеймения охватывал резервацию, как пожар. Тридцать или сорок объездчиков на резвых лошадях налетали на такое маленькое индейское стадо. Часть сгоняемого скота смешивалась с индейским скотом, но объездчики не останавливались, чтобы отделить чужой скот, им было некогда. Они гнали весь скот в отдаленный пункт, в загон для клеймения, и владелец маленького стада навсегда терял большую или меньшую часть скота. Наконец, как мне говорили, индейцы настояли перед Управлением, чтобы южную и восточную сторону резервации обнесли изгородью, рассчитывая, что чужой скот не сможет проникать на индийскую территорию, а их собственный скот останется на ней. Огораживать западную и северную стороны не было надобности, так как западную границу резервации образуют Скалистые горы, а северную — Канадская пограничная линия. Постройка изгороди обошлась в 30000 долларов а потом короли скота получили разрешение на выпас 30000 голов скота на огороженной территории.

Конец черноногих едва не наступил прошлой зимой. note 62 Управление по делам индейцев постановило, что трудоспособные будут лишены рационов. В этой голой местности нет никаких шансов получить работу, так как скотоводческие фермы немногочисленны и отстоят далеко друг от друга. Даже если человеку удастся наняться на работу на три месяца в летнее время — вещь почти невозможная, — то его заработка ни в коем случае не хватит на то, чтобы содержать семью весь год. В январе один мой друг писал мне: «Сегодня я побывал в резервации и посетил многих старых друзей. В большинстве домов продовольствия очень мало, большей частью нет ничего, и народ грустно сидит вокруг печки и пьет ягодный чай». Ягода и я ушли со старожилами в резервацию. Мы продали форт Конрад. Ягода купил дело торговца в резервации — права и товары — за триста долларов.

Я вбил себе в голову сумасшедшую мысль, что хочу стать овцеводом. Отыскав хорошие источники воды и луга милях в двенадцати выше форта Конрад, я построил несколько хороших хлевов и дом, заготовил большие скирды сена. Скотоводы спалили мое хозяйство. Думаю, они поступили правильно, так как источник, который я отыскал, служил единственным водопоем на много миль кругом.

Я бросил почерневшие развалины и последовал за Ягодой. Хорошо, что скотоводы спалили мой дом, ибо благодаря этому я могу сказать с чистым сердцем, что не принимал участия в опустошении некогда прекрасных прерий Монтаны.

Мы с Нэтаки построили себе дом в прелестной долине, где росла высокая зеленая трава. Строился он долго. В горах, где я рубил лес для дома, так хорошо жилось в палатке под величественными соснами, что мы с трудом отрывались на два дня, чтобы доставить домой воз материала. В лесу нас отвлекало от рубки множество приятных вещей; топор стоял прислоненный к пню в течение долгих мечтательных дней, в то время как мы уходили ловить форель, выслеживали оленей или медведей, или же просто сидели у палатки, слушая шум ветра в верхушках сосен, глядя на белок, воровавших остатки нашего завтрака, или на важно выступающего случайного тетерева.

— Какой здесь покой, — сказала однажды Нэтаки, — как прекрасны сосны, как прелестны хрупкие цветы, растущие в сырых тенистых местах. И все же есть что-то пугающее в больших лесах. Люди моего племени редко решаются входить в них в одиночестве. Охотники всегда отправляются в лес вдвоем или по три-четыре человека, а женщины, когда нужно рубить жерди для палатки, ходят большой компанией и всегда берут с собой мужей.

— Но чего они боятся? — спросил я, — не понимаю, чего им опасаться.

— По многим причинам, — ответила она. — В лесу легко может затаиться враг и убить, не рискуя сам ничем. А потом, потом говорят, что в этих обширных темных лесах живут духи. Они следуют за охотником, либо крадутся рядом с ним или впереди него. Ясно, что они тут, так как случается, они наступят на сучок и слышится треск или опавшая листва зашуршит у них под ногами. Некоторые, говорят, даже видели этих духов, выглядывающих из-за деревьев вдали. У них страшные, широкие лица с большими злыми глазами. Мне даже иногда казалось, что они идут за мной следом. Но хоть я ужасно боялась, я все же продолжала спускаться вниз к ручью за водой. Больше всего мне бывает страшно, когда ты уходишь далеко в лес и прекращаются удары твоего топора. Я останавливаюсь и прислушиваюсь; если ты снова начинаешь стучать топором, то значит все хорошо, и я продолжаю заниматься своим делом. Но если надолго наступает тишина, я начинаю бояться, сама не знаю чего; всего — неясной тени кругом в отдаленных местах, ветра, шевелящего верхушки деревьев, который как будто шепчет что-то непонятное. Ох, я так пугаюсь и крадучись пробираюсь к тебе посмотреть, там ли ты еще, не случилось ли с тобой чего-нибудь…

— Постой, как же это? — прервал я ее, — никогда тебя не видел.

— Да, ты меня не видел. Я иду очень тихо, очень осторожно, точь-в-точь как один из этих духов, о которых народ рассказывает, но я всегда вижу тебя. Ты, бывает, сидишь на бревне или лежишь на земле и куришь, постоянно куришь. Тогда, успокоившись, я возвращаюсь назад так же тихо, как пришла.

— Но почему, когда ты приходишь ко мне, — спросил я, — почему ты не подойдешь ближе и не сядешь поговорить со мной?

— Если бы я это сделала, — ответила она, — то ты еще долго сидел бы ничего не делая, покуривая и разговаривая о разных вещах, о которых ты вечно мечтаешь и думаешь. Ты разве не знаешь, что лето уже кончается? А я так хочу видеть наш дом уже построенным. Я хочу, чтобы у меня был свой дом.

После такой беседы я некоторое время более усердно работал топором, а потом опять наступала реакция, опять шли дни безделья, прогулок у ручья или на суровых горных склонах. Но до того как выпал снег, наш скромный дом был уже готов и оборудован. Мы были довольны.