Маска чародея - Швайцер Дарелл. Страница 28

Я решил вначале пройтись, чтобы согреться, затем – чтобы оценить размер ущерба, нанесенного моему жилищу. После недолгого обхода обнаружилось, что восемь горящих снарядов-стрел громадных размеров воткнулось в стены и крышу дома, как гарпуны в тело гигантского левиафана, и из каждого из них исходили дым и огонь, не двигавшийся и не горевший, замерзший в безвременье, как и все остальное.

Вернувшись в дом, я предпринял отчаянную попытку вытащить снаряд, сломавший мою кровать. Навязчивая идея овладела мной – пострадал мой дом, единственный надежный приют, я сам пострадал, и если мне удастся выдернуть эту гигантскую стрелу или хотя бы сломать ее, все восстановится, все снова будет хорошо.

Но я не смог даже сдвинуть ее с места. Я понял, что мне понадобится топор или пила. Страшно уставший, я сел на пол, бездумно перебирая руками остатки постели. Вскоре мне стало страшно холодно в промокшей насквозь рубашке, плотно прилипшей к телу. Я даже испугался, что от чрезмерного перенапряжения открылись раны, но это оказался обычный пот.

Я снова встал и отправился на балкон, на сей раз через дверь. Собирая разбросанные там факелы, я немного успокоился – работа отвлекла меня. Когда я сбрасывал факелы в реку, каждый из них оживал, пролетая во тьме яркой огненной дугой и с шипеньем падая в воду. Я спихнул с балкона и остальной мусор: обломки, камни, доски, пару черепов и полуразложившуюся массу из одежды, костей и плоти.

И стены, и ставни дома надо мной были утыканы стрелами, торчавшими, как иглы дикобраза. У окна моей спальни стрел было такое множество, что они казались торчащей в разные стороны бородой вокруг разинутого рта – окна.

Но ни одна из этих стрел, даже громадины толщиной с мою ногу, не была истинной стрелой Царя Неока – я прекрасно понимал это – все они были лишь грубыми поделками лучников сатрапа и конструкторов осадных орудий. Меня просто хотели сжечь вместе со всеми собранными внутри меня чародеями. Если бы я поддался панике и решил бежать, меня бы прикончили стрелами, копьями и мечами, а у священников уже были подняты над головами иконы, чтобы нейтрализовать любые злокозненные заклятья, которые я мог сотворить.

Их расчет был верен, и у них бы все получилось, если бы не отец. Он спас меня, отправив в мир магии. И я остался совсем один в своем одиночестве чародея. Мне оставалось лишь исследовать мое крошечное королевство, как и должен поступать каждый маг.

От голода, холода, боли, а возможно, и от самой магии у меня снова закружилась голова. Пожалуй, стоило вернуться в дом, завернуться в теплое одеяло и оставить исследования на завтра, но вместо этого я направился к реке и ступил на поверхность воды. Она была гладкой, холодной и слегка проседала – я даже подумал: скорее у меня под ногами был не лед, а мертвая плоть. В воображении моментально возник образ: крохотный карлик – то есть я сам, – разгуливающий по хладному трупу мертвого великана.

Я выдохнул колдовское пламя, слепил из него шар, отправил в воздух, поймал на кончик пальца и понес над головой, как фонарь.

Так я и шел на закате среди тростника, солнце садилось за дальним берегом реки, небо окрашивалось полосами от оранжевых до красных и темно-пурпурных, а надо мной в ночной тьме уже сияли звезды. Я брел среди раскачивающегося на ветру тростника к открытой воде, тихо ступая между спящими на воде утками, похожими на хлопья ваты. Встретив пробирающуюся по воде цаплю, я поприветствовал ее, как брата, вспомнив, что мое имя тоже – Цапля. Птица открыла клюв, но не издала ни звука. Она взмахнула широкими крыльями, бесшумно поднялась в воздух и скрылась из вида.

Я оглянулся на дом – он скрючился у самой кромки воды, как большой черный зверь, пришедший на водопой, и смотрел на меня множеством огненных глаз – языков замерзшего пламени. Этого монстра я не боялся. Для меня он был родным и любимым.

Через какое-то время я перестал мерзнуть.

Мимо меня проплыла длинная, узкая, низко сидящая в воде лодка. Гребцы шли очень мягко – так говорят наши речники, когда гребцы стоят, опуская весла вертикально в воду, а не сидят на скамье, работая ими по горизонтали, – они плавно направляли лодку вперед, а на высокой корме приглушенно светил фонарь. Лодка тоже показалась мне живым существом, которое убегает от меня в ночи, чутко вглядываясь во мрак глазами-фонарями. Я закричал. Я заставил огненный шар на своем пальце засветиться ярче. Кто-то поднял фонарь, чтобы посмотреть, что случилось, но никто не ответил мне.

Поднялась ущербная луна. Острые рога месяца изгибались в темной воде, заливая реку бледным серебристо-белым светом. Луна воплощает в себе множество вещей и множество лиц, в том числе и богиню: кто-то видит в ней олицетворение Шедельвендры, кто-то – той, что зовется Матерью Звезд; ее рождение, старение и смерть скрывает в себе тайну нашей жизни, а возрождение сулит нам бессмертие и вечность.

На месте луны я увидел лицо Сивиллы. Я узнал ее, как только ущербный диск поднялся над темной водой. Неожиданно она открыла глаза и заговорила. Я отпрянул назад в испуге.

– Цапля, – сказала она.

– Я не призывал тебя.

– Цапля.

– Неужели моя история настолько запутана, что ты постоянно суешь в нее свой нос? Она и вправду так тебя интересует? – Должно быть, я потерял голову или про сто сошел с ума, осмелившись говорить с Сивиллой подобным тоном.

– Да, Цапля. Ты прав.

– Что ж, весьма польщен.

Она закрыла глаза, и ее лицо расплылось, вновь превратившись в луну.

Я пошел дальше в каком-то странном состоянии между сном и бодрствованием, нет, все же во сне, понимая при этом, что сплю, так как находился в двух местах одновременно – в моем собственном магическом мире и в мире реальном; или, возможно, я стоял на распутье, выбирая, по какой дороге мне отправиться дальше.

Я нашел разрушенный паводком замок в излучине и бродил среди развалин, слушая крики привидений.

Довольно долго я брел по отмелям, где после каждого моего шага белые и желтые рыбки разбегались у меня из-под ног у самой поверхности воды. Отмели сменились болотистым берегом, и, как только я коснулся ногой земли, способность ходить по воде исчезла – я по колено увяз в холодном иле. Огонь на пальце погас. Я вновь ощутил ночную прохладу и растер плечи, сильно дрожа в своей тонкой рубашке.

Прямо передо мной у самой кромки воды, где из вынесенного рекой ила образовался небольшой полуостров, стояла лачуга.

Внутри лачуги кто-то кричал.

Больше заинтригованный, чем испуганный, я направился к убогому жилищу. По пути мне пришлось пересечь небольшой залив. Один раз я поскользнулся и приземлился на четвереньки, промокнув с головы до ног.

Я вполне мог бы воспользоваться новообретенными сверхъестественными способностями, вдохнуть в себя магию, зажечь огонь и вновь ступить на поверхность воды, как и положено настоящему чародею, но подобная мысль мне даже в голову не пришла.

Крик стал громче, наполнившись болью и ужасом.

Я ускорил шаг. Лачуга оказалась наспех построенным жилищем из тростника, принесенных рекой деревяшек и глины. Строение ходило ходуном, готовое рухнуть в любой момент. Неожиданно заменявшее дверь лоскутное одеяло откинулось, и оттуда выскочила женщина. Мне удалось разглядеть лишь размытое пятно лица, белое платье и темные волосы. Она подбежала к воде, увидела меня и остановилась. Она была молода, едва ли старше меня, но немного выше. Она уставилась на меня широко раскрытыми глазами и предостерегающе подняла руку.

Я раскрыл ладонь и показал ей крошечное пламя.

Она сделала знак, отгоняющий злых духов. Я пожал плечами. Она опустила руку.

Внутри хижины закричала другая женщина, и стоявшая передо мной девушка оглянулась, а потом снова посмотрела на меня. Слезы заливали ее лицо. Она что-то быстро-быстро затараторила на языке, которого я не понимал.

Секенр, чародей, стоял на распутье между двумя мирами: магическим и человеческим. Он сделал шаг в направлении мира людей.

Женщина в хижине снова издала протяжный душераздирающий крик. Девушка жалобно закричала, обращаясь ко мне, умоляя помочь ей, – она уже избавилась от страха, вызванного моим появлением. Значит, я был для нее не так страшен, как…