Босиком по горячим углям - Щелоков Александр Александрович. Страница 27

— Момент наступил, Иван Васильевич. Мне сегодня нужно вылететь в Москву. Завтра уже будет поздно. К тому же я на пределе…

— Улетите, — кивнул Ковров. — Что обещано Николаю — свято. Оружие при вас? Значит, проведу прямо в салон. Держите, это кейс с документами. Именно из-за них сложил голову Николай… Теперь следуйте за мной.

19

Место Таштемира оказалось у иллюминатора. Он сел, положил кейс на колени, поудобнее пристроил пистолет, чтобы в случае чего он был под рукой.

Салон быстро заполнялся. Возникла обычная предполетная толчея. Таштемир, не снимая руки с пистолета, внимательно следил за происходящим.

Одного из пассажиров он выделил сразу, назвав его влиятельным господином. Высокий, уверенный в движениях, одетый в легкий серый костюм, сидевший на нем, как на манекене. Из-под рукавов выглядывали ослепительно белые манжеты. В одной руке влиятельный господин держал широкополую техасскую шляпу из тонкого серого велюра, в другой — плоский, исключительно для деловых бумаг, чемоданчик, обтянутый дорогой золотистой кожей. На лацкане его пиджака скромно и непритязательно светился рубиновой эмалью значок депутата.

Оглядевшись, влиятельный господин остановил свой взгляд на Иргашеве. Мгновение раздумывал и вдруг решительно шагнул в его сторону. Подошел, поставил чемоданчик на соседнее сиденье, а шляпу аккуратно положил на багажную сетку.

— Сяду рядом, — сказал депутат и, не дожидаясь ответа, опустился в кресло. — Давайте знакомиться. Я Саидходжаев. А вы не представляйтесь, вас я знаю. Таштемир Иргашев? Верно?

— А если нет? — спросил Таштемир, ощущая противный холодок в груди. Быстро же его вычислили!

— Ошибки быть не может, — сказал Саидхаджаев самоуверенно. Он вынул из кармана и положил на кейс Таштемира его увеличенную фотографию. — Ну, убедились? Вы ловкий, Иргашев. Всех обвели. Стратег! Никто вас здесь и не ждал.

Таштемир вздохнул с облегчением. Если их встреча случайна, то главное — держать профессора на коротком поводке. Он наверняка попробует передать новость о встрече на землю через экипаж. Как-никак — депутат!

Засветилось табло «Не курить. Пристегнуть ремни». Тонко заныл двигатель.

— И много моих портретов уже гуляет? — спросил Таштемир.

— Достаточно, — ухмыльнулся депутат. — Руководить — значит предвидеть. Излюбленное выражение Сталина. И в этом он был прав.

Саидходжаев взял фото, сложил его вдвое и порвал на мелкие кусочки, затем небрежно сунул обрывки в карман.

В надсадном реве двигателей самолет сорвался с места и рванулся вперед. Пассажиров вжало в спинки кресел.

— Предпочитаю иметь дело с оригиналом, — сказал Саидходжаев, вполне дружески наклонясь к Таштемиру. — Мне невероятно повезло. У нас есть возможность откровенно поговорить.

— О чем?

— Разве у нас не найдется темы для доброй беседы? Скажем, о времени, о себе, о взглядах на жизнь. О перестройке, в конце концов.

— О перестройке? — спросил Таштемир с удивлением. — О ней-то с какой стати?

— С той, что вам, Иргашев, надо начать перестраиваться с себя. Только и всего. Это не пожелание, а веление времени.

— Спасибо за совет.

— Смотрите, капитан, не опоздайте. Сейчас вы еще можете найти сочувствующих. Завтра у власти будут другие. И тогда вас вышвырнут вон вместе со всеми, кто стоит поперек дороги прогресса. И не потому, что вы коммунист. Не потому, что считаете себя единственно честным на этой земле. Просто порядки станут иными, и вы окажетесь никому не нужным, и, прежде всего демократам.

— По-вашему, демократия это строй, при котором Караханов и Рахимбаев получат возможность воровать в открытую? При котором можно купить и содержать на жалованье районного прокурора?

— Вы так ничего и не поняли, Иргашев. Для таких, как я, все ваши Карахановы и Рахимбаевы или как их там — пешки со всеми их масштабами и аппетитами. Купить и сделать ручным прокурора — не стоящая труда мелочь. Игра идет не на тех клетках, которые вы имеете в виду. Между прочим, люди дела избавятся от клейма, когда производство и торговля перейдут в их руки.

— Вы думаете, это обрадует народ, и он станет им рукоплескать?

— Народ уже обрадован, Иргашев. Он жаждет перемен. Его мало интересует, какими они окажутся. Так что не ищите поддержки у народа. Если на то пошло, коммунисты правильно объяснили мир, да вот дальше объяснений пойти не сумели. На всех перекрестках кричали, что опираются на рабочий класс, но ничего для него практически не делали. Поэтому, когда правящей партии потребовалась поддержка, этот самый гегемон шарахнулся в сторону. Так что, Иргашев, ничего у вас не получится. Править в стране станут люди состоятельные. Правительству не придется искать опоры в народных массах. Мы, деловые люди, окажемся той опорой и сами станем определять, какое нам нужно правительство.

— Вы думаете, народ позволит крутить собой вам, людям состоятельным?

Саидходжаев засмеялся.

— Какой народ? О ком вы? Я-то думал, извините, вы умнее. Вам приходилось бывать в новых кварталах, построенных для ударников и передовиков труда? Все стены домов исписаны похабщиной, лифты засраны, лестницы заплеваны… И после этого вы считаете, что люди достойны, чтобы кто-то для них строил дома, выдавал бесплатные квартиры, которые тут же будут загажены? Нет, Иргашев. По мне пусть каждый имеет то, что заработает. Это высшая социальная справедливость. Одним по душе трущобы. Пусть в них живут, ради аллаха. Другим они не по нраву. Так пусть выбираются из дерьма и царапаются наверх! Вылезут — их счастье. Короче, коли способен — живи во дворце. Нет — сиди в канаве.

— Вы-то уж, конечно, построите дворец?

— Почему построю? — Саидходжаев пожал плечами. — Он у меня уже есть. Только вот вы, как я понимаю, стараетесь сделать так, чтобы его не стало. Верно?

— Демагог вы, Саидходжаев. — Таштемир презрительно прищурил глаза. — Послушать вас, во всем виноват я, простой коммунист. А ведь виноваты вы! И не кривите лицо, вы виноваты. Сколько лет вы писали речи первому секретарю, «отцу нации» Шарафову? Все знают сегодня, что он был великий пройдоха. Вы и другие прихлебатели видели, знали, что он подонок, но таскали из огня каштаны сиятельному беку. Подстилались! Чем глубже он нагружался в грязь, тем старательнее вы подрисовывали ему ангельские крылья. Если честно, я видел Шарафова всего раз в жизни, рядом с Брежневым. На трибуне, в ста метрах от себя. А вы ездили с ним в одной машине… А правда ли рассказывают, что однажды, когда он подпортил воздух и все очумели от вони, вы ловко вышли из положения, спросив: «Каким одеколоном вы душитесь, наш повелитель?»

— Вы… — побагровел профессор. — Что вы себе позволяете?

— Заткнись! — оборвал его Таштемир. — И слушай, что я говорю.

Саидходжаев сумел подавить негодование и ярость.

Вздохнул, взглянул на часы. Сказал, улыбнувшись:

— Скоро Москва. Мы почти прилетели, капитан…

Он оперся крепкими ладонями о подлокотники и хотел встать. Таштемир вскинул руку, схватил профессора за локоть, дернул вниз, посадив на место.

— Что вы себе…

— Сидеть! — приказал Таштемир и показал из-под полы ствол пистолета, направленный на соседа. — Тебя такой аргумент устроит?

— Как вы проникли на борт с оружием? — возмущенно спросил Саидходжаев.

— Уберите сейчас же!

— Ха, — сказал Таштемир.

— На ваши плечи и так повешены одиннадцать трупов. Не лучше ли подумать, как спасти жизнь и сохранить честь?

— Ценю вашу заботу о моей скромной персоне, Саидходжаев. Только не понимаю, как в такой ситуации можно сохранить честь?

— Какая вам до того забота, капитан? Вас объявят невиновным. Какое-то время посидите в Крыму или на Кавказе. Отдохнете на курорте, потом вернетесь к нормальной жизни на новом месте, в новой должности. Я дам вам прекрасное место. На верхних этажах этого несправедливого мира. Такое устроит?

— Какие гарантии?

— Мое слово, Иргашев. Слово Саидходжаева.