Хрен с бугра - Щелоков Александр Александрович. Страница 48

ТОРЖЕСТВЕННЫЙ МАРШ

Однажды, приехав в воскресенье к сестре, я шел задами деревни Рогулька. И вдруг из-за овина вынеслась навстречу ватага. Ребята кричали «Ура!» и палками-саблями рубили врага — крапиву.

Впереди скакал Венька Клячин. На плечах — красные тряпочки с чернильными звездами. На груди — пять малиновых колючек от репейника — ордена.

Увидев меня, Венька остановился и чинно сказал:

— 3драсьте!

— Здравия желаю, товарищ лейтенант! — ответил я по форме, считая, что по годам и заслугам на большее звание малец не может претендовать.

— Не лейтенант вовсе, — строго заметил Венька, уличая меня в незнании знаков различия. — Я Верховный главнокомандующий, генеральный полковник. И пять раз всем Герой!

— Ну, прости, — извинился я. — Сослепу не разглядел. Может, старею…

Венька взмахнул саблюкой и довольный поскакал дальше. За ним рванулось все войско, бывшее под командой генерального полковника.

Уезжая из Рогульки на другой день, у самой околицы встретил деда Ерёму Криволапова. Он шел навстречу, загребая босыми ногами теплую пыль. На выцветшей гимнастерке от плеч до пояса через всю грудь висели две фронтовые медали бронзового достоинства и десятка два покупных значков разных форм, цветов и размеров.

— Что это нынче при всех наградах? — спросил я после того как пожал руку, протянутую стариком.

— Ужо там и при всех! — возразил дед Ерёма энергично. — Разве их столько должно быть у боевого командира? Как служил на войне отделённым, так сам товарищ капитан Дурыкин всё ко мне подъезжал: «Товарищ Криволапов, товарищ Криволапов». Потом пришло время орден дать. А мне заявляют: ты по спискам не проходил. Как же это так могло быть?! Ну скажи, вот ты городской и знаешь всё. Это разве законно не дать мне орден, если я через всю войну от рядового до самого старшего сержанта линию службы довел?

Истины ради замечу, что свою линию дед Ерёма, тогда еще сравнительно молодой, вел на складе обозно-вещевого снабжения. Но с детства до старости живет в нас тоска по наградам, званиям, почестям. Дослужившись до сержанта, мы уверены, что достойны ордена. Полковник вправе считать себя обойденным, если ему вдруг не дали трех орденов. Генерал в тайниках души лелеет надежду на геройскую звезду. Не даром говорят, что для удовлетворения офицерского самолюбия тайный приказ министра обороны разрешал полковникам носить на кальсонах лампасы, а подполковникам ходить дома в папахах.

Не избежал соблазна продемонстрировать нам, лицам штатским и чинов не имевшим, свои регалии Генерального Полковника и наш Дорогой Гость.

Где и как, при каких обстоятельствах это произошло, расскажу с соблюдением тактики преднамеренного литературного отступления.

На восточной границе нашей области от урочища ДурА — с ударением на «а» — начинаются пустоши, которые километров на сто — сто пятьдесят вклиниваются в соседние земли. Поскольку на всех военных картах урочище испокон веков обозначалось сокращением «ур», вся фраза многими поколениями воителей читалась слитно как «УрДура». И полигон, возникший здесь, получил название «Урдурайского».

Во время великой войны Урдура захирела. Артиллерийскую бригаду, стоявшую там, отправили на фронт. Ее место занял запасный пехотный полк, ускоренно готовивший новобранцев к кровопролитию и утрате жизни во славу Отечества. Потому несколько лет подряд артиллерия не кромсала лесисто-болотистую местность, это позволило полчищам комаров удесятерить свои и без того мощные силы.

После войны, когда новорожденным ракетам стало тесновато на полигонах центральной полосы, их траектории потянулись в далекую, заново открытую Урдуру. Мощные взрывы стали корежить комариные пустоши, на глазах преобразуя природу.

За несколько лет до посещения Урдуры нашим Дорогим Гостем в деревеньку, получившую статус поселка городского типа, пришла и встала мотострелковая дивизия полного штата. Командовал ею генерал-майор танковых войск богатырь Иван Степанович Ахман.

Поначалу, пока я не проник в существо таинственных обстоятельств, фамилия генерала вызывала у меня не только удивление и любопытство. Было в ней что-то недосказанное, по хулигански отчаянное. Потом вдруг все объяснилось легко и просто.

За плечами командира лежала биография боевая и красочная. А на плечах размещались погоны без просветов с одной большой звездой. Получил их Ахман в боях на территории Австрии в сорок пятом году. Танковая бригада молодого полковника столкнулась с двумя полками дивизии СС «Бранденбург» в предгорьях Штирийских Альп. Столкнулась и смолола в прах всё, что пыталось встать на ее пути.

Фамилия удачливого полковника в те дни звучала до удивления просто и черноземно: Иван Степанович Ахламон. Но когда список полковников, представленных к генеральским званиям, лег на рабочий стол Верховного Главнокомандующего товарища Сталина, тот задумался: не перекрестить ли молодца Ахламона, дав ему другое, более подходившее генералу имя.

Новые обряды крещения революция у нас возвысила над старыми родниковыми началами.

Отчего на Руси испокон веков было так много Иванов? Да потому, что в святцах числилось более полусотни Ивановых дней. В среднем каждые шесть дней в году для Иванов приходился день ангела. Значит, когда ни родись, стать Иваном шанс имелся преогромный. Ткнет поп пальцем в строчку святцев, и ты — Иван. Раз много Иванов, то не меньше Ивановых, Ивановских, Иванченко, Иваненко. Теперь Иваны перевелись. Не совсем еще, но полку их поубавилось. Уникальное произведение своих любовных утех родители предпочитают именовать по собственному же вкусу. Не звучит для семьи, где на двоих восемнадцать классов школы, коридор ПТУ и комната приемной комиссии вуза, простое сермяжное имя Иван. Эдики, Владики, Германы пошли в жизнь гуськом.

Традицию вольно и беспардонно обходиться с именами, которые давались людям от рождения их родителями, посеяли и утвердили пришедшие к власти большевики, заменив собственные фамилии на клички.

Был Ульянов — стал Ленин. Джугашвили назвался Сталиным. Бронштейн — Троцким, Розенфельд — Каменевым, Губельман — Ярославским.

И пошло, поехало, понеслось.

Потом попробовали перекрещивать города. Для первого опыта переделали Гатчину в Троцк. Жители не взбунтовались, даже не возмутились. Как же, Лев Давыдович — герой революции. Правда, когда Троцкого из героев революции перевели в ее враги и Троцк заново назвали Красногвардейском, этим снова не возмутился никто.

Царицын стал Сталинградом. Луганск — Ворошиловградом. Пермь обратилась в Молотов. Вятка — в Киров.

Чтобы никто не думал, будто красные вожди высшего эшелона увековечивают только себя, кое-что стали называть именами людей масштабом и чином поменьше.

Богоявленский переулок в Москве переименовали в переулок Блюхера, почтив тем самым прославленного маршала, героя гражданской войны. Невелика улочка — чуть длинней беговой дорожки на стадионе, но зато рядом с Кремлем. Цените, товарищ маршал. Но маршал не оценил и в фаворитах вождей проходил недолго. Переулку дали более надежное имя умершего соратника Сталина — Валериана Куйбышева. Он был мертв и уже никоим образом не мог расстроить своей дружбы с вождем.

Уральский город Надеждинск переименовали в Кабаков, отметив заслуги партийного деятеля Кабакова. Как и многие другие, долго Кабаков доверием Сталина не пользовался. В тридцать седьмом году его схватили и ликвидировали в каком-то глухом застенке. Город снова стал Надеждинском.

Через два года его снова перекрестили, назвав именем Героя Советского Союза Анатолия Серова, мужа известной актрисы Валентины Серовой, жены писателя Константина Симонова, любовницы маршала Константина Рокоссовского.

Опыт переименований перекинули и на живых людей, никак не собиравшихся менять свои имена и фамилии.

В указе о награждении передовиков производства некого Никифора Изотова назвали Никитой. Попытка сохранить имя, полученное при рождении, рабочему не удалась: ошибок в правительственных документах не бывает. Новоявленному Никифору на новое имя, соответствовавшее написанию в указе, сменили паспорт и партийный билет.