Хрен с бугра - Щелоков Александр Александрович. Страница 49

Еще более анекдотический случай произошел с однофамильцем Льва Троцкого, человеком, который к этому льву революции отношения не имел, кроме сходства фамилий.

Шло совещание передовиков производства. На трибуну поднялся директор большого московского предприятия. Председатель совещания торжественно объявил:

— Слово предоставляется директору московского завода «Фрезер» товарищу Троцкому.

— Минуточку!

Это встал, сидевший в президиуме сталинский нарком тяжелой промышленности Серго Орджоникидзе — Большой Человек того времени. Не самый крупный в колоде соратников Сталина, но все же личность весьма влиятельная и по духу революционная. Крещеный в детстве как Георгий, Орджоникидзе сам уже долгие годы жил под кличкой Серго и потому к чужим именам относился с истинно большевистским пренебрежением. Поскольку поганая фамилия «Троцкий» резанула ухо сталиниста, он, не долго раздумывая, тут же объявил фамилию оратора заново:

— Слово предоставляется директору завода «Фрезер» товарищ Фрезеру!

Зал грохнул аплодисментами. Вот как надо поступать по-большевистски!

Сменить документы — дело несложное. Писарчуки народ грамотный, сделали новые в один момент. Зато какое впечатление на тех, кто был в зале! Какой стимулирующий толчок эпохе преобразования!

Так вот, когда документы Ахламона попали на стол лично товарища Сталина, тот в изумлении вскинул рыжие брови: «Разве может НАШ, советский, генерал быть Ахламоном?» И произошло крещение наново. Твердая рука зачеркнула в фамилии буквы, которые казались лишними, дописала одну новую и документ был подписан.

— Генерал-майор Ахман, — произнес Верховный вслух. — Так пойдет. Только предупредите этого АХЛАМОНА, чтобы отзывался на новую фамилию. От моего имени предупредите. И поздравьте с присвоением генеральского звания!

С той поры на свете появился генерал Ахман, по роду украинец, по фамилии будто неразумный хазар.

Я познакомился с Иваном Степановичем на областной партийной конференции. Генерал был скроен по старым меркам тех времен, когда на изделия ради их прочности родители генетических материалов и сырья не жалели. Рост — метра два без малого. В плечах для такого молодца наши стандартные дверные проёмы выглядели слегка тесноватыми.

Как-то случилось, что я пригласил Ахмана к себе домой и мы засиделись за самоваром до утра.

К моему великому удивлению, генерал держал четкое равнение на трезвость и добрые движения души спиртными напитками не стимулировал. Зато на добром отношении к хорошему чаю мы сошлись и вдвоем усидели самовар до сухого донца.

Беседа наша была долгой и интересной. Ахман с самого начала изумил меня манерой рассказывать истории. Говорил он на удивительной смеси русского с украинским, выразительной и своеобразной.

Не помню уж по какому поводу разговор зашел о наградах.

— Та хиба ж разве я боевой генерал? — сказал Ахман. — Боевому генералу на орден тут же кладут два выговора. Щоб сидел тихо и не высовывался. А я на пять орденов маю тильки одно взыскание. Але дужо велике. От самого Украиньского ЦК. Так ще и не снятое за собой и таскаю.

— За что же? — спросил я.

— Я тэж шукаю ответ, за що? А ответа нэма.

— Не могли же дать его просто так, — сказал я лицемерно, хотя и знал, что у нас взыскания нередко даются просто так, для демонстрации строгости, особенно если виноватого не ищут, а спешат назначить.

— Ты посуди сам, — предложил Ахман, — виноват я или нет. Выдаю рапорт по полной форме. Так вот, було це писля войны. Я командовал дывизией и був начальником гарнизону в маленьком городке в Закарпатти. Пидошлы выборы в

Верховный Совет. А обстановка була дуже поганая. Бандеровцы, мать иху, сидели в схронах, в лесах и вокруг гуляли як батька Махно не гуляв. Дали мне с Москвы указивку: ты, Ахман, соблюди в городе порядок. Усэ щоб було, як трэба. Я що? Я кажу: «Есть!» А сам мозгую, як зробыть порядок в городе, щоб свято, то есть праздник свободных выборив прошел як треба. И принял решение. Ровно в пять ноль-ноль в день голосовання даю по рации команду: «Дивизия, Ураган! Ураган!» Цэ значило боева тревога. И приказую усей артиллерии сосредоточиться на центральной площади. На майдане, значит. Посеред городу. Прибыла артиллерия, куда приказано. Развернул все стволы до горы. Командую: «Холостыми заряжай!» Зарядили. Почекал, когда стрелки часов пидойдут до нужного места, и ровно в шесть дал команду: «Огонь!» Выбух, доложу тебе, был гарный. Пийшов звон во всей окрузи. Птыци уси поднались, гогочут. Стекла в хатах посыпались. Тут я, конечно, не розсчитав трохи. Зато уси громадяне, местные граждане, значит, у мэня проголосовали до девяти утра. И ни одна бандера около города не возникала. Они зналы: с Ахманом не шуткуй. А на другий день меня в Киев трэбують. И почалы там строгаты. «Що ты там, Ахман, самочинно громадян пугаешь?» Оказывается, выбух аж до Киева докатился. А я им ответ даю: «Як це так пугаю? То був салют в честь великого демократичного праздника свободных социалистичных выборов».

Генерал был серьезен и хмур, я слушал и с трудом удерживался от смеха. Все же не удержался и меня прорвало: захохотал, закрывая лицо руками.

Ахман посмотрел на меня из-под черных косматых бровей и вздохнул.

— Оце ж и там так було. Они в ЦК уси реготали, як скаженные. А дошло до голосування, уси разом подняли руки до горы за взыскання. И залепили мне строгача с занесением в учетну карту. Ладно, коли б тильке за битые окна, я бы не журился. А то за аполытичность. Призналы, що я оказывал давление на массы громадян посредством артиллерийских выбухов. Та разве ж то так? Як можно на кого-то оказать полытычно давление, колы один кандидат в списке? Дави, не дави, вин пройдэ, як по маслу. Верно?

Так вот именно Урдуру и дивизию генерала Ахмана наш Дорогой Гость выбрал местом демонстрации своих военных регалий и высоких государственных полномочий. Для этого в Урдуринском Доме офицеров были собраны высшие чины армейского сословия в более чем достаточной численности.

Зал, наполненный от стены до стены золотыми парадными погонами, встретил Большого Человека звуками торжественного марша. Навстречу Хрящеву выбежал седой генерал армии — командующий войсками военного округа. Едва он вскинул руку к фуражке, оркестр смолк, будто кто-то повернул выключатель.

— Товарищ Верховный главнокомандующий! — гахнул генерал рапорт голосом лихого кавалериста, поднимающего эскадрон в атаку.

Но Хрящев махнул рукой, приказывая закругляться, и, демонстрируя личную причастность к воинским действам, подал команду: «Вольно!»

— Товарищи офицеры! — перевел его желание на профессиональный язык генерал армии, и весь зал с шумом рухнул на свои сидячие места, учинив при этом большой грохот.

И пока на сцену поднимались сопровождавшие Дорогого Гостя лица, штатские и военные, в ушах собравшихся звенело, отлагаясь в памяти, то основное, что должны были понять и запомнить все: в черном костюме к ним прибыл человек, куда больший по положению, чем генерал армии, который отдавал ему рапорт.

В черном костюме с золотым иконостасом геройских звезд на груди Хрящев выглядел бодро и весело.

Я сидел рядом с Ахманом, который по дружбе и личному расположению заранее приготовил мне местечко в первом ряду. Здесь, в Урдуре, он был не последней спицей военного колеса.

Сразу взяв в руки бразды правления представительным собранием золотых погон, наш Дорогой Гость перешел к делу.

— Товарищи генералы и офицеры! — сказал он, выждав, когда аплодисменты умолкнут. — Позвольте воспользоваться нашей встречей и вручить высокую правительственную награду нашему уважаемому Алексею Георгиевичу, Первому секретарю областного комитета партии…

Первый встал, радостно сияя. Видимо, происшедшее явилось для него приятной неожиданностью.

Движением фокусника наш Дорогой Гость извлек из кармана красную коробочку и стал цеплять орден к лацкану награжденного. Потом они под бурные аплодисменты троекратно облобызались.

— Товарищи, — сказал наш Дорогой, обращаясь к залу, — Алексей Георгиевич у нас полковник. Может быть, на вашем фоне и невысок чин, да велик его вклад в развитие обороны. Поэтому мне особенно приятно вручить ему награду именно в среде военных…