Крысы в городе - Щелоков Александр Александрович. Страница 11

Появление незнакомого человека привело Жердяя в ужас. Он вскочил с кровати и поднял обе руки вверх:

— Все, начальник, сдаюсь! Только учти, я не убивал! Испуг сидел в этом человеке и не давал покоя, несмотря на его поддатость.

— Сядь! — приказал Катрич. — Кому сказано — сядь! Жердяй не сел, а рухнул на кровать.

— Не убивал, значит? И чемоданчика не брал?

— Голову мне открутить мало, начальник! Взял чемоданчик.

— Все уже промотал?

— Нет. Там восемьсот долларов было. Я только сотню потратил.

— Ай молодец! Где чемодан?

Жердяй нагнулся и вытащил из-под кровати черный кейс.

— Как же ты, гусь лапчатый, так вовремя оказался у богатого чемодана? Или все же стукнул мужика?

— Не трогал я его. А в подъезд зайти меня наняли.

— Наняли? Ну-ка расскажи все как было…

Баринов, с которого почти весь хмель сошел, рассказал о событиях рокового Дня, сделавшего его владельцем восьмисот долларов.

Катрич понимал: спрашивать Жердяя о том, как выглядел нанявший его мужик, какие у него глаза, уши, лоб, не имело смысла. И потому начал выяснять то, на что ханыга мог невольно обратить внимание. Люди этого круга, старающиеся где только можно перехватить на бутылку, не физиономисты, как цыгане. Они чаще всего ориентируются на одежду. Чем приличнее одет человек, тем больше шансов, что он интеллигент. А интеллигент редко отказывает. И не из сочувствия к ханыгам, а из робости.

— Какие у него ботинки? — задал Катрич первый вопрос.

— Шузы? — Жердяй демонстрировал причастность к новой лексике. — Знаешь, начальник, коричневые. На толстой подметке. Во! — Он показал пальцами предполагаемую толщину. — Фирма!

— На шнурках?

— Ну! При больших доходах гнуть спину из-за шнурков — себя не уважать.

— Почему решил, что у него большие доходы? Пообещать двадцать штук и я могу.

— Не, начальник! Костюмчик у него, я тебе скажу! Ты на такой не потянешь. Шерсть английская. Цвет черный, полоска белая. Однобортный. В натуре.

— Почему решил, что шерсть обязательно английская?

— Безошибочно. Если о водке или о тряпках речь — меня спрашивайте, Баринова Егора. Я это секу как надо. На нюх беру. До того как перейти на подсос, я был закройщиком в ателье первого разряда. Шили…

— Рубашка? Может, и ее запомнил?

— Обижаете. Бобочка и костюм — это композиция. Одно без другого не пляшет. Можно костюмешник на баксы сбацать, а ежели бобочка не та — извините, не джентльмен.

— Так какая рубашка?

— Голубая. Ткань типа рогожки. Рельефная.

— А лицо?

— Ну, командир! Портрет — это не мое дело. Помню одно — очки черные. И все. Другого не углядел — жажда мучила. — Ба-ринов взялся за горло. — Горел я…

— Эх, Жердяй! Ты хоть соображаешь, как тебя подставили? Сделали дешевым гарнирчиком при дорогом мясе?

Катрич нисколько не сомневался — Баринов не был и не мог быть убийцей. Алконавт-профи в минуту пересыхания внутренностей из-за отсутствия денег может спонтанно пырнуть кого-то ножом или шилом. Но Порохова по всем признакам «сделал» опытный специалист — чисто и бесшумно. Акция была продумана до мелочей. Если так, то о роли, которая в ней отводилась ханурику, случайно выхваченному из толпы алкашей, кучкующихся возле винного магазина, стоило подумать особо.

Забрав у Баринова кейс с тем, что в нем оставалось, Катрич поехал в прокуратуру.

— На коне? — увидев его, заинтересовался Рыжов.

— Нет, Иван Васильевич. Пока На своих двоих и, судя по всему, на развилке трех дорог. Одного фигуранта нашел, но общего рисунка не вижу. Сумрак.

— Ты о ком?

— О Баринове — Жердяе. Мне кажется,, он во всей этой истории был вторым хвостом у одной собаки.

— Объясни.

— Если вдуматься, киллеру Жердяй не был нужен ни по каким причинам. Профессионалы свидетелей не терпят. А здесь все наоборот. И вычислить Жердяя не составляло большого труда. И раскололся он без особого нажима. Короче, похоже, что киллер нанял Баринова лишь для того, чтобы тот дал о нем показания. Тогда вопрос: был ли киллером наниматель? Вам не кажется?

— Ты прав. — И Рыжов стал думать вслух: — История весьма подозрительная. Взять первого попавшегося на глаза алкаша, привязать к делу, заставить войти в подъезд сразу после акции — глупость несусветная.

— Видимо, не такая уж глупость. У вас есть сводки происшествий последних дней?

— Зачем тебе?

— Мысля осенила.

— Ну, ежели мысля…

Рыжов сходил в секретариат, принес папку с подшитыми в ней сводками за неделю.

— Читай.

Катрич погрузился в изыскания. Минут двадцать спустя он поставил карандашом метку рядом с одним из сообщений:

«На улице Причальной взорвана машина „ауди“. Машину разнесло на части. Водитель погиб. Госномера транспортного средства фальшивые. Фамилия владельца машины не установлена».

— Вот, — подвинув папку Рыжову, показал карандашом Катрич. — Как бы нам посмотреть материалы по этому делу?

— Это и есть мысля, которая тебя осенила?

— Она самая. Глядите на время и дату. Иномарка взорвалась почти сразу за убийством Порохова. Что, если ее водитель был как-то связан с этим делом?

— Давай проверим.

Через полчаса Катрич получил документы, составленные на месте происшествия по горячим следам. Помимо тоненькой папочки с актами Рыжов передал ему плотный конверт, набитый оперативными фотографиями.

Нетерпеливо открыв клапан конверта, Катрич вынул из него снимки. Движением опытного картежника рассыпал их по столу. И тут же громко выругался.

Что бы там ни говорили о богатстве языка, о целительной силе прекрасных стихов, подлинный стресс, тяжелую боль, которые ударяют внезапно, в самый неподходящий момент, снимает только мат. И чем он грязнее, чем гуще нецензурщина, рвущаяся из души, тем большее напряжение она позволяет снять, тем большую боль утихомирить.

Рыжов даже привстал с места, любопытствуя, что там узрел Катрич. Взглянул и ужаснулся. То, что с неизвестным водителем сделал взрыв, трудно поддавалось нормальному восприятию. Фотограф-криминалист снимал все, что когда-то было человеком и ему принадлежало.

Оторванная от туловища, обезображенная до неузнаваемости голова была похожа на кровавый мяч без носа и ушей. Нога с раздробленной голенью…

Катрич сгреб фотографии в кучу, перевернул их изображением вниз.

Взял акт осмотра места происшествия, стал читать. Красным карандашом подчеркивал слова, казавшиеся ему важными. «На погибшем был черный в белую полоску костюм с этикеткой „Рико Понти“… „Рубашка голубая…“ „Ботинки фирмы „Клем-бар“ на толстой подошве“… „У бетонной стены котельной обнаружен пистолет 43-52 („ческа збройовка“). Ударом о бетон ствол пистолета согнут пополам“…

Отложив акт, Катрич снял трубку телефона и набрал номер. Ждать пришлось долго: гудки будто проваливались в пустоту. Наконец ответили.

— Борис, это Катрич. На спор: 43-52 — какой калибр? Семь шестьдесят два? Патроны? ТТ? Ты выиграл. Бутылка за мной. Повесив трубку, обратился к Рыжову:

— Иван Васильевич, есть просьба. Надо провести баллистическую экспертизу пистолета, который нашли возле взорванной иномарки.

— Ты же сам сказал: оружие согнуть в дугу.

— Да, но, я надеюсь, боек цел. Пусть пробьют им две или три гильзы и сравнят с той, что найдена в доме Порохова.

— Хорошо, попробую.

— Иван Васильевич! Да это ж надо, как говорят медики, цито цито. Быстрей быстрого. Рыжов взглянул на часы.

— Результат будет утром. Тебя устроит?

— Вполне.

Рыжов, как часто бывало, проявил излишний оптимизм. Акт баллистической экспертизы ему прислали только на следующий день после обеда. В нем черным по белому указывалось, что гильза, обнаруженная на лестнице дома Порохова, не имеет никакого отношения к пистолету 43-52, который найден на месте взрыва иномарки.

Прочитав документ, Катрич несколько минут сидел молча, сжав голову руками. Потом встал.

— Все, Иван Васильевич, надо искать третьего.

— Согласен. Иди. А я попробую опознать труп из иномарки.