Предают только свои - Щелоков Александр Александрович. Страница 22

Чертольский посмотрел работу, взял картонку двумя пальцами как лягушку и швырнул в угол комнаты.

— Я хочу, Николай, обидеть вас и как можно сильнее. Вы разгильдяй!

Андрей, в котором все так и вскипело, удивленный таким признанием, спросил:

— Почему?

— Потому что вы не умеете относиться к делу ответственно. В вас много гордыни и нет послушания. А мне нужно, чтобы вы слушались старого воробья, потому что он знает, чего хочет добиться. Вам предстоит освоить манеру письма художника, которого вы будете представлять в ином мире. Я дал вам этюд, за который заплачены деньги. А вы? Вы возвращаете мне картинку, которую способен намалевать любой базарный мазилка…

— Да, но я…

— Помолчите, Николай, и постарайтесь запомнить. Однажды в монастырь к иезуитам пришел монах, желавший стать послушником. Аббат повел его на огород. Дал рассаду редиски. Для образца два кустика он воткнул в лунку ботвой вниз, корнем кверху. Сказал: «Сажайте так». Через час, когда работа была окончена, аббат пришел ее принять. Вся редиска была посажена корнями в землю. «Почему ты ее посадил так?» — спросил аббат. «Она иначе не будет расти и ничего на грядке не вырастет», — ответил монах. «Сын мой, — сказал аббат, — в разумности тебе не откажешь, но для нашего братства ты не подходишь. Из редиски, посаженной корнями вверх, могло вырасти твое послушание. Ты этого не понял. Прощай!» Вам, Николай, я не могу сказать «до свидания». У меня нет выбора. И вам придется учиться. Стилю, который я предложу, этим мазкам, которые у вас не получились, этой пока что чужой для вас манере…

И Андрей начал осваивать чужой почерк, мазок чужой кисти.

Чертольский находил время и знакомил Андрея с мировой художественной классикой. Они вместе листали прекрасно изданные книги с репродукциями картин великих мастеров, и Маэстро шаг за шагом уводил Андрея в мир профессиональных тайн, доступных и понятных только посвященным. Словарь его пополняли слова, звучанья которых он никогда не слышал, значения не понимал: валеры, гризайль, сфумато, стаффаж…

Кирилл Петрович учил Андрея не только видеть изображенное, но чувствовать дух, сопереживать идеям художников.

— Констебл, — говорил Чертольский и открывал страницы, отмеченные закладками. Это его знаменитая работа «Мальверн Холл». Обратите внимание, Николай, на гармонию близких по звучанию цветов. Художник скуп на краски, и это делает его работы особенно выразительными. Первый план — темно-голубые тона. Это растительность. Светло-голубые — вода. Розовые и голубые краски — строения. И серое, серое небо. Картина полна грусти и нежности. Мир прекрасен, загадочен, привлекателен. Запомните, Николай, Констебл взирал на природу с благоговением. Он наполнял свои картины добротой. Мастер считал, что человек дерзкий, злой, не видит мира во всей красе… Еще более прекрасный мир счастья и грусти можно увидеть на картинах Архипа Куинджи. Но вы, Николай, их не видели и не должны видеть. Простите старика, что напомнил о их существовании…

Помимо художественных приемов, Чертольский словно бы походя преподавал Андрею нехитрые способы конспирации.

— Вы слыхали, сударь, такой анекдот? — Чертольский взял тюбик черной краски и выдавил содержимое на палитру. — Пришел мальчик к отцу: «Папа, а правда, что мужчина способен преодолеть любую трудность?» — «Да», — ответил отец. «Тогда сходи в ванную комнату. Я там выдавил из тюбика всю пасту. Затолкни ее назад».

Андрей смеялся, а Чертольский продолжал:

— В вашем деле пригодится умение возвращать покраску в тубу.

Маэстро разворачивал закрутку тюбика со стороны противоположной пробке, брал мастихин, расширял отверстие, выравнивал его.

— Теперь можно положить внутрь нечто портативное. Например, микропленку. И загрузить краску на место…

Мастихином он заполнял тубу, закатывал закрутку, вытирал тюбик тряпочкой.

— Держите.

Андрей, веривший в то, что действия Художника, продуманные до мелочей, имеют особый смысл, спросил:

— Краска обязательно должна быть черной?

— Предпочтительней всего. Черное больше отталкивает любопытных.

Андрей улыбнулся: черный цвет не нравился ему самому…

14

Утром следующего дня Андрей, как всегда, направился в кабинет Диллера. В коридоре неожиданно столкнулся с Мейхью.

— Вам не стоило бы сегодня беспокоить его величество, — сказал поверенный в делах, и подобие улыбки передернуло его лицо. — У сэра Генри большие неприятности.

— Что-нибудь серьезное?

— У великих людей, — Мейхью притворно вздохнул, — и неприятности великие. Не такие, как у нас с вами. Короче, не позавидуешь.

Когда Мейхью удалился, Андрей все же вошел в приемную Диллера. Секретарши миссис Легар на обычном месте не оказалось. За дверью кабинета раздавался громкий голос хозяина.

Андрей остановился у окна, выбрав позицию поудобнее, чтобы слышать разговор, и принял вид человека, с интересом разглядывавшего парк с высоты. Немного подумал, вынул блокнот и стал делать наброски куртин и аллеи, отходившей от дома.

Диллер в кабинете был один и говорил по телефону. Голос его звучал твердо и повелительно.

— Полторы тысячи дохлых овец — это не причина для того, чтобы сворачивать исследования и производство. Хорошо, допустим, вы более точны. не полторы, а три тысячи двести. Пусть будет так. И все же, Уильямс, нет и еще раз нет. Останавливать работы не будем. Да, это мое решение. Никаких комиссий к себе мы не допустим. Да, это я обещаю твердо. Даже парламентских. От военного ведомства? Если от химической службы армии, то пусть приезжают. В случае чего, настаивайте на версии со сливной скважиной. Они за нее схватятся. Да, только так. Название «Си Ди» не должно упоминаться ни в каком контексте. Нет такого названия ни для вас, ни для кого другого. В конце концов, можете все валить на дефолианты, на черта, на дьявола. Но о «Си Ди» ни слова.Вам это ясно, Уильямс?

В кабинете стало тихо. Должно быть, Диллер слушал соображения собеседника. Пауза затянулась. И когда Андрей уже было собрался вступить во чертоги, снова заговорил босс.

— Нет, Уилъямс, дело серьезнее, чем вы думаете. Поэтому я срываю вас с места и прошу поехать в Блукрик. Этого требует обстановка. Конвенции о запрещении и ликвидации химического оружия пока что у всех на памяти. Наши исследования выпадают из ряда договоренностей. Поэтому газетчики набросились на дохлых овец, как стервятники. Самое неприятное, там побывал Дик Функе, этот трепач из телевизионной системы «XX век». Он готовит специальную передачу. И будьте уверены, постарается ввернуть туда слова о конвенциях. Поэтому я собираюсь принять участие в передаче сам. Да, думаю, это необходимо. Сведений о «Си Ди» у них нет. Я это перепроверил. Да, да. А вы постарайтесь увести местных интриганов от разговоров об отравлении. Главным должен стать довод о компенсации. Услышав про деньги, они начнут торговаться. В конце концов, фермеры растят этих четвероногих на продажу. И вы предложите им цену. Накиньте по десять центов на фунт против рынка. Они загорятся. А я постараюсь на телевидении увести разговор в другое направление. Значит, выезжайте. Главное — не дать никому докопаться до «Си Ди» и связать происшедшее с нашими исследованиями. Проведите на месте дегазацию. Сделайте все, чтобы утечка не повторилась. Сейчас я буду говорить с шеф-редактором «XX века». Все, Уильямс, все. Уезжайте в Блукрик немедленно! С богом!

Выждав минуту, Андрей вошел в кабинет. Он уже достаточно хорошо изучил Диллера и сразу понял, что дела обстоят серьезно. Вопреки обыкновению, его величество Генри Третий не улыбался. Уже это одно что-то да значило.

В минувшие времена, совсем юнцом Диллер увлекался автомобильными гонками. Не как болельщик и сторонний наблюдатель. Он выходил на ралли в роли водителя-профессионала. Увлечение помогло выработать решительность, хладнокровие и способность оценивать обстановку в считанные доли секунды. В любых обстоятельствах Диллер держался уверенно и непринужденно. Любезный, обходительный, он в то же время был непреклонным в решениях и умел настоять на своем. Советники и эксперты старались выложить свои идеи и предложения до того, как должен обсуждаться тот или иной вопрос. В остальных случаях Диллер действовал на свой страх и риск. Он отлично знал состояние дел корпорации, конъюнктуру и никому не передоверял функций босса.