У дороги - Банг Герман. Страница 24

Свенсен почесывал у себя под носом и сопел.

— Знатная баба, — говорил он, — знатная.

Покончив с открытками, они молча потягивали грог. Бай как-то вдруг оседал.

— Все это хорошо, — говорил он. — А каково приходится в жизни, Свенсен… А, старина? Каково жить с больной женой?

Свенсен не отвечал.

Бай со вздохом вытягивал ноги…

— Да, старина, — говорил он. — Ничего не попишешь. Свенсен философски помалкивал. Потом вставал.

— Кабы знать, что кому на роду написано, — говорил он. Бай поднимался и открывал дверь в гостиную.

— Ты что ж это сидишь в потемках? — спрашивал он.

— Да так. — Катинка выходила из своего уголка. — Посидела немного… Тебе что-нибудь нужно, Бай?

— Я пойду провожу Свенсена, — говорил Бай. Катинка входила в контору, чтобы попрощаться с гостем. — Фру еще немного бледная, — говорил Свенсен, ощупывая карманы, чтобы удостовериться, на месте ли коллекция.

Бай надевал пальто, и гость откланивался.

— Боже сохрани, фру, не выходите на улицу — прохладно.

— Я только до калитки, — говорила она.

Они выходили на платформу.

— Вызвездило, — говорил Бай.

— Значит, похолодает. Спокойной ночи, фру. Хлопала калитка.

— Спокойной ночи.

Катинка стояла, прислонившись к калитке. Голоса замирали вдали. Она поднимала голову: и правда, небо ясное и усыпано звездами…

Катинка прижималась к влажному столбу и обвивала его руками, словно хотела излить свое горе мертвому дереву.

Теперь по вечерам на станцию часто приходили пастор с женой. Старики скучали по Агнес. А тут и Андерсен надумал уезжать.

— Он давно уже собирался переменить приход, — говорил старый пастор. — Боюсь, не прислали бы вместо него какого-нибудь проповедника «живого слова».

Пастор Андерсен получил приход на Западном побережье. Фру Линде плакала, забившись в уголок.

— О, Господи, я ведь видела, все видела, — говорила она. — Но они сами не знают, чего хотят, фру Бай. Сами не знают, чего хотят, дорогая моя… Такая нынче молодежь — не то что в мое время, милая фру Бай. Они все гадают да сомневаются, любят они или нет, а потом разъедутся в разные стороны и мучаются всю свою жизнь… Помню, я ждала, что Линде посватается ко мне, и тоже гадала, да только на яичном белке. И вот мы с ним делим и радость и горе скоро уже тридцать лет… А теперь мы, старики, закроем глаза, и наша Агнес останется одинокой старой девой.

Входили мужчины. Старый пастор непременно должен был сыграть партию в вист.

В присутствии старого пастора Катинке становилось легче на душе. От него веяло каким-то удивительным покоем.

Особенно когда он сидел за картами, играл по маленькой, и его старческое лицо лукаво улыбалось из-под бархатной ермолки.

— Вот вам, батенька, — приговаривал он и брал взятку. Старики ворчали друг на друга.

— Я же говорила тебе, Линде…

— Уж поверь мне, матушка… — И старик открывал взятки. — Вам ходить, милая фру, вам ходить.

Катинка задумалась. Она не сводила глаз с обоих стариков.

— Бубновая дама… А ну-ка, батюшка…

Последний роббер играли с болваном. Катинка выходила, чтобы распорядиться насчет ужина. В доме начальника станции кормили все вкуснее. Бай любил хорошо поесть, и Катинка готовила ему его любимые блюда.

Бывали дни, когда она спозаранку шла на кухню и начинала жарить и парить по разным рецептам и поваренным книгам. Она что-то шинковала и рубила для каких-то мудреных яств.

Выбившись из сил, Катинка опускалась на колоду для разделки мяса и кашляла.

— Ей-богу, фру, наживете себе чахотку, тем дело и кончится, а все для того, чтобы кто-то набивал себе брюхо, — твердила Мария.

— Хочешь полынной водки? — говорит Катинка.

— Отчего же, если у тебя есть.

Когда Бай кивал головой, было видно, что у него двойной подбородок. Бай вообще заметно раздобрел. Под рубашкой наметилась небольшая кокетливая округлость, а на суставах ямочки.

— Вот, пожалуйста, — говорит Катинка.

— Спасибо, детка, — говорит Бай.

В последнее время у Бая появились этакие султанские повадки. Возможно, из-за дородности.

— Спасибо, детка, вот только доиграем, — снова говорит он. Катинка садится на стул у стола и ждет. Старый пастор смотрит на Бая, который сидит по ту сторону накрытого стола, потом на его молчаливую жену. Катинка оперлась головой на руку.

— Ах, вы, паша вы этакий, — говорит Баю старый пастор. Катинка встает. Забыли подать еще какое-то лакомство…

Дверь закрывается за ней, старый пастор снова переводит взгляд с нарядного стола на Бая, который держит карты как раз над кокетливой округлостью.

— Да, начальник, — говорит старый пастор, — такая жена, как у вас, счастье для мужа.

Под конец подают молочный пунш и хворост.

— Кто любит сладкое, тот хороший семьянин, — говорит фру Линде.

Бай норовит наложить себе на тарелку побольше хворосту. И все снова едят и пьют в уютном свете лампы.

— Поиграйте нам, — просит фру Линде.

— Или спойте что-нибудь из того, что пела Агнес, — говорит старый пастор.

Катинка идет к фортепиано. И слабым голоском негромко поет песню о Марианне.

Старый пастор слушает, сложив руки, фру Линде роняет на колени вязанье.

— Спасибо, — говорит старый пастор.

— Спасибо, милая фру Бай, — говорит госпожа Линде. Ей приходится отирать глаза, чтобы попасть в нужную петлю.

Катинка сидит спиной к Баю и гостям. По ее щекам на клавиши медленно стекают слезы.

— Да, чего только не придумывает нынешняя молодежь, — говорит старый пастор. Он смотрит прямо перед собой и думает об Агнес.

Старики собирались уходить, фру Линде надевала жакет в спальне. Перед зеркалом горели две свечи. В спальне было светло и уютно — белое покрывало на кровати, белые салфеточки на туалете.

— Ах, — говорила фру Линде. — Дожить бы нам до того, чтобы у Агнес была такая семья.

Завязывая ленты шляпы, она все еще продолжала всхлипывать.

— Я провожу гостей, — говорил Бай. — Маленький моцион…

— Правильно, — поддерживал пастор, — после такого заливного угря полезно пройтись.

— Слишком вкусно у вас кормят, начальник. Жена велит мне по субботам носа не показывать на станцию.

— Дальше я, пожалуй, не пойду, — говорила Катинка, останавливаясь в дверях. — Доктор советовал мне беречься из-за кашля.

— И то верно, идите домой, осень самое ненадежное время.

— Спокойной ночи. Спокойной ночи.

Катинка вернулась в дом. Она достала старое письмо Агнес, измятое и зачитанное, и положила на стол возле лампы.

«…И еще я надеялась, что первые дни самые тяжелые и время лучший целитель. А оказывается, первые дни — это ничто, это благодать в сравнении с тем, что бывает после. Потому что вначале душа болит, но все еще близко. А потом день ото дня неотвратимо, как земной круговорот, око уходит куда-то в прошлое, и каждое новое утро только отдаляет нас друг от друга. А нового нет ничего, Катинка, ничего, — только все старое, все воспоминания, и ты перебираешь, перебираешь их… и кажется… будто к сердцу присосалась огромная пиявка. Воспоминания — это проклятье для тела и для души».

Катинка прижалась затылком к холодной стене. В ее лице, освещенном светом лампы, не осталось ни кровинки. Но слез больше не было.

Вернулся Бай.

— Поздно уже, — сказал он. — Вот черт, как бежит время… Я прошелся немного с Кьером… Кьер уговорил меня… Я его встретил… На обратном пути…

— Разве уже так поздно? — только и сказала Катинка.

— Второй час… — Бай начал раздеваться. — Черт бы побрал эти провожания, — сказал он.

Бай теперь вечно «провожал» кого-нибудь. И заходил в трактир. «Ну, пора и домой — охранять семейный очаг», — говорил он, прощаясь с завсегдатаями.