У дороги - Банг Герман. Страница 26
Сверх комплекта пригласили еще и Свенсена.
— Душа общества, — говорил о нем Бай Катинке. Катинка никогда не замечала, чтобы Свенсен был душой общества. В ее присутствии он не проявлял себя ничем — только и знал, что полировал ногти и жевал кончики усов.
— Прихвати его с собой, Кьер, — сказал Бай, — пусть будет пятым, с ним не соскучишься.
…Катинка сама открыла дверь в контору.
— Все готово, Бай, — сказала она.
Гости вошли в столовую. На Катинке было нарядное платье с высоким рюшем, подходившим вплотную к ее худенькому, осунувшемуся лицу.
За столом она сидела рядом с Кьером.
Заговорили о ее болезни.
— Вот увидите, зима свое дело сделает… чистый морозный воздух укрепляет силы.
— Морозный воздух, да, конечно.
— Выпьем за это, — предложил Бай. Выпили.
— До дна, — сказал Бай.
У каждого из «свойских ребят» под подбородком была приколота булавкой салфетка. Прежде чем отправить в рот очередную ложку салата под майонезом, они его обнюхивали.
— На оливковом масле, — сказал помещик Мортенсен и засопел.
Перед Катинкой стояла почти пустая тарелка. Из-за болей в груди она сидела совершенно прямо. Когда она пыталась есть, вилка дрожала в ее руке.
— Убери тарелку, Мария, — сказала она.
Подали уток, Кьер предложил тост за здоровье Бая.
— Вот узе у кого золотое сердце, вот уж кто друг так друг. Твое здоровье!
Гости оживились, усердно чокались друг с другом. Заговорили о центрифугах, о новых ценах на рогатый скот.
— А ну, старина, — за удачный год! Бай выпил еще стакан.
Щеки Катинки пылали, лица гостей виделись ей сквозь какую-то мутную пелену. Она прижалась к спинке стула и смотрела на жующего Бая.
— Оно само течет в рот, просто само течет в рот, — убеждал Катинку Кьер, наливая ей в бокал старого бургундского.
— Спасибо, спасибо.
Помещик Мортенсен попросил разрешения поднять бокал… Мортенсен встал и освободил шею от салфетки… Словом, он просит разрешения поднять бокал…
Когда помещик Мортенсен поднимал бокал, он становился набожным… В пятой фразе он непременно поминал тех, «кто ушел ранее нас» и взирает на нас с горних высот…
Еще не было случая, чтобы не нашелся кто-нибудь, кто взирает на Мортенсена с горних высот…
«Свойские ребята» повесили носы и уставились в тарелки.
Катинка почти не слышала, что говорит Мортенсен. Она крепко ухватилась руками за сиденье стула, кровь то приливала к ее щекам, то сбегала с них.
Господин Мортенсен закончил свой тост и пожелал отведать еще кусок утки.
— Милая фру, ваши утки — объедение.
Катинка слышала смутный гул голосов. Когда она встала, ей пришлось опереться о край стола.
Гости перешли в кабинет Бая, Катинка снова рухнула на стул. Бай возвратился.
— Все сошло отлично, Тик, просто блестяще… И ты держалась молодцом…
Катинка выпрямилась на стуле и улыбнулась.
— Да, — сказала она… — Сейчас вам подадут грог…
Бай удалился. Катинка сидела за опустевшим столом, уставленным бутылками и недопитыми стаканами.
Из кабинета доносился хохот и громкий нестройный говор — слышался голос Кьера…
— Отнеси туда лампы, — сказала Катинка. Каждый раз, когда Мария открывала дверь кабинета, до Катинки долетали взрывы хохота.
— Вы бы легли, фру, — сказала Мария.
— Еще успею…
— Ради этих-то обжор. — Мария так хлопнула кухонной дверью, что Катинка вздрогнула.
Посреди стола осталась одна-единственная свеча… Большой, неприбранный стол грустно глядел в полумраке.
Катинка так устала. Посидеть бы здесь тихонько в уголке и собраться с силами.
Мария расхаживала из кухни в кабинет, хлопая дверями…
Как они веселятся… Кто-то запел, — кажется, Свенсен…
Катинка сидела в своем уголке, прислушивалась к голосам и смотрела, как Мария проходит в освещенную дверь со стаканами и бутылками…
Все будет точно так же и тогда, когда она умрет и о ней забудут…
— Мария, — сказала она.
Она попыталась встать и уйти, но не смогла и ухватилась за стену. Мария довела ее до кровати.
— Представляли комедию, а теперь вот и платитесь, — сказала Мария.
Катинка села на край кровати и зашлась в долгом приступе кашля.
— Закрой дверь, — попросила она и снова раскашлялась.
— Надо покормить Бентсена, — сказала она.
— Нажрется еще, успеет, — сказала Мария. Она раздела Катинку и теперь ходила взад и вперед и бранилась на чем свет стоит.
Свенсен густым басом пел в кабинете:
Звякали бокалы.
— Тише, — кричал Кьер. — Эй вы, приятели, тише!
…Катинка задремала было, но проснулась. Вошел Бай.
— Ну, повеселились на славу, — сказал он. От большого количества спиртного голос его звучал возбужденно.
— Они ушли? — спросила Катинка. — Который час?
— Кажется, полтретьего… В веселой компании время бежит незаметно…
Он присел на край кровати и начал разглагольствовать.
— Тьфу ты, дьявол, какие анекдоты рассказывает этот Свенсен, ну просто умора. — Бай пересказал несколько анекдотов, с хохотом похлопывая себя по ляжкам.
Катинка горела как в огне.
— А вообще-то, наверное, все вранье, — заключил Бай. Перед уходом на него вдруг нашел приступ нежности, и на пороге он рассказал Катинке еще один анекдот про жницу Мортенсена…
— Ну, тебе пожалуй, не мешает отдохнуть, — сказал он. — Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Утром Катинке стало хуже. Доктор навещал ее теперь по два раза в день.
— Тьфу черт, вот история, — говорил Бай. — Во время дня рождения она держалась молодцом, доктор.
— Да — но больше она уже молодцом не будет, господин Бай, — сказал доктор.
Он запретил кому бы то ни было навещать Катинку. Ей нужен полный покой.
Трактирщица госпожа Мадсен знала об этом. Но неужто нельзя потешить больную и поболтать с ней — небось лежит одна в потемках и утирает слезы.
Мадам Мадсен подощла к кровати Катинки.
В комнате с опущенными занавесями было темно.
— Кто там? — спросила Катинка с подушек.
— Я, — сказала мадам Мадсен. — Трактирщица Мадсен.
— Здравствуйте, — сказала Катинка и протянула ей пышущую жаром руку.
— Ох, какая у вас рука — кожа да кости, — сказала мадам Мадсен.
— Да. — Катинка чуть-чуть шевельнула головой на подушке. — Мне что-то нехорошо.
— Хорошего мало… что и говорить, — сердито сказала мадам Мадсен. Она всматривалась в темноте в похудевшее лицо Катинки.
— Вот до чего доводят пирушки, — сказала она.
— Наверное, я немного устала…
— Еще бы не устать, — сказала мадам Мадсен тем же сердитым голосом.
Чем дольше она сидела в этих печальных сумерках и глядела на несчастное, бледное личико на подушках, тем сильнее распирал ее гнев.
— Да, хорошего мало, — повторила она. — Но ему поделом. И в ярости она рассказала все: про Бая, и про свою служанку, и как давно все это тянется…
— Впрочем, и Густа тоже кое-чем поплатилась… Катинка сначала не поняла… она была такая вялая, ко всему безучастная.
И вдруг ее словно озарило, — широко открытыми глазами она уставилась в лицо мадам Мадсен.
— И вот ради такого аспида женщина себя вгоняет в гроб, — сказала мадам Мадсен.
Она помолчала, ожидая, что скажет Катинка. Но Катинка лежала молча. Только две слезинки скатились по ее щекам.
— Ну, ну, не надо, — сказала мадам Мадсен совсем другим тоном. — Я тоже хороша, дура этакая.
И мадам Мадсен удалилась.
— Мария, — сказала Катинка. — Открой занавески, пусть будет светло.
Мария раздвинула занавеси, дневной свет залил постель Катинки.
— Вы плачете, фру? О чем? — спросила она. Катинка повернулась к свету.
— Болит грудь? — спросила Мария.
— Нет, нет, — сказала Катинка. — Мне хорошо. Она плакала беззвучными отрадными слезами.