У дороги - Банг Герман. Страница 4
И вот настал день венчания — в разубранной церкви яблоку негде было упасть. Наверху у органа стояли все подружки. Тинка кивала, благодарила и плакала. Плакала в три ручья.
А потом они приехали сюда, в это тихое захолустье.
В первое время после замужества Тинка всегда была пугливо насторожена, точно каждую минуту ждала, что кто-то на нее накинется.
Многое оказалось для нее неожиданным, а Бай бывал иногда так груб — она страдала и покорялась и была напугана и растеряна…
К тому же она чувствовала себя в этих краях чужой и никого не знала — ни души…
Потом наступило время, когда она попривыкла и, привязчивая по натуре, даже стала робко льнуть к Баю.
Она приносила в контору мужа свое рукоделье и смотрела, как он сидит, склонившись над столом, и прядь курчавых волос спадает ему на лоб.
Она вставала, подходила, к нему и обвивала рукой его шею — ей хотелось тихонько постоять возле него, подольше побыть с ним рядом.
— Я же пишу, детка, — говорил Бай.
Она склонялась ближе к нему, он целовал ее в затылок.
— Дай нее мне писать, — говорил он и целовал ее еще раз.
— Ах ты, писака, — говорила она и отходила от него.
Текли годы. Катинка свыклась со своей жизнью — приходили и уходили поезда, местные жители уезжали и возвращались, они рассказывали новости и расспрашивали о новостях.
Супруги Бай встречались с соседями. Чаще всего за картами у Бая, мужчины поочередно собирались то одни, то с женами.
А тут еще собака, и голуби, и сад, да и вообще фру Бай была не из проворных. Она едва успевала управляться с домашними делами — ей не приходилось думать о том, как убить время. Она все делала медленно и копотливо; Бай прозвал ее «тихоходом».
Детей у них не было.
После смерти матери Катинка получила свою часть наследства наличными. Поскольку их было только двое, они жили в полном достатке и даже богато.
Бай любил хорошо поесть и часто привозил из Ольборга дорогие вина. Он немного раздобрел и обленился — большую часть работы выполнял за него помощник. «Лейтенанта» он разыгрывал теперь только за порогом дома.
В городе он прижил ребенка.
— Черт возьми, — объяснял он холостяку Кьеру. — Даром я, что ли, старый кавалерист… А девчонка была веселая, как воробушек…
Попав в беду, девчонка переехала в Ольборг. Ребенка отдали на воспитание в деревню.
Так проходило время.
Теперь Катинка уже не читала так много, как в юности. Ведь книги — это один только вымысел.
В ящике своего секретера фру Бай хранила большую шкатулку, а в ней засохшие цветы, ленточки и разные кисейные финтифлюшки с девизами из золотой фольги. Память о клубных котильонах и о «последнем абонементе», когда в павильоне устраивались танцы.
Зимними вечерами она часто перебирала содержимое шкатулки и снова складывала все по порядку, вспоминая, кто дал ей этот девиз, а кто этот.
Припомнив все до одного имена кавалеров, она записывала их на обороте котильонных орденов.
Бай сидел у стола, попивая грог.
— Старая рухлядь, — говорил он.
— Пусть лежит, Бай, — отзывалась она. — Раз уж я навела порядок.
И она продолжала записывать имена котильонных партнеров.
Иногда она перечитывала стихи, которые давным-давно переписала в свой альбом.
В верхнем отделении секретера хранилось столовое серебро, а в ящике под ним лежала ее свадебная фата и увядший венок из миртов.
Эти вещи она тоже вынимала, расправляла их и убирала обратно.
Она могла часами сидеть над выдвинутым ящиком, по привычке праздно опустив руки.
И только изредка тихонько поглаживала фату…
Подвенечная фата уже совсем пожелтела.
Да ведь и времени с тех пор прошло немало. Целых десять лет…
Да — теперь уже и старость не за горами. Ей исполнилось тридцать два.
…Супругов Бай в округе любили. Приветливые, гостеприимные люди, — стоит кому-нибудь из знакомых заглянуть на станцию — и на плите уже кипит кофейник.
Бай был человек компанейский и дела содержал в порядке, хотя и не проявлял особого служебного рвения.
Фру Бай была, правда, немного молчалива, но на ее кроткое лицо было приятно смотреть. Когда у Бая затевался большой ломбер, она казалась среди местных дам девочкой.
— Жаль только, что детей у них нет, — говорила фру Линде, когда они вдвоем с пастором плелись вечером от Баев домой. — Люди состоятельные, средств у них хватило бы. Стыд и срам, что живут они одни-одинешеньки…
— Господь дарует жизнь по неизреченной милости своей, матушка, — говорил пастор.
— Да свершится воля его, — отвечала пасторша. У самих Линде было десять детей.
Семерых Господь прибрал в младенчестве. Когда старому пастору приходилось хоронить детей, он всегда вспоминал своих семерых покойников.
Фру Бай перестала играть. Она сидела и думала, что надо бы встать и зажечь лампу. Но потом крикнула служанке, чтобы та принесла лампу, а сама продолжала сидеть у фортепиано.
Мария внесла зажженную лампу. Расстелила скатерть и накрыла стол к чаю.
— Который час? — спросила фру Бай.
— Вот-вот придет восьмичасовой, — ответила Мария.
— А мне и невдомек…
Фру Бай закуталась потеплее и вышла.
— Что поезд? — спросила она в конторе.
— Прибудет с минуты на минуту, — ответил Бай. Он стоял у телеграфного аппарата.
— Телеграмма?
— Да…
— Кому?
— В поселок…
— Что ж, Ане доставит…
Фру Бай вышла на платформу. Она любила смотреть, как в сумерках приходят и уходят поезда.
Сначала далекий, далекий гул, потом грохот, когда поезд катит через мост, а впереди бежит сноп света, и, наконец, тяжелая, колышущаяся масса выползает из темноты и превращается в вагоны, — поезд останавливается, и она видит кондукторов, почтовый вагон и светлые купе…
И вот он снова ушел, и грохот замер вдали, и кругом снова тишина, еще более глухая, чем прежде.
Стрелочник потушил фонари, сначала на платформе, потом над дверью вокзала.
Теперь светились только два окна — две лунные дорожки в непроглядной тьме.
Фру Бай вошла в дом.
Подали чай, потом Бай обыкновенно читал газеты и пил грог — когда стакан, а когда и два. Бай читал только правительственные газеты. Сам он выписывал «Нашональтиденде» и еще читал «Дагблад», которую получал Кьер.
Если оппозиции «давали по зубам», Бай стучал по столу кулаком так, что стаканы звенели. Некоторые фразы он читал вслух и хохотал.
Фру Бай слушала молча. Политика ее не интересовала. К тому лее по вечерам ее неудержимо клонило в сон.
— Ну, пожалуй, пора, — сказал Бай.
Он встал и зажег ручной фонарь. Бай по вечерам делал обход, проверяя, все ли заперто и переведена ли стрелка для ночного поезда.
— Ты можешь ложиться, Мария, — сказала фру Бай с порога кухни. Дремавшая на стуле Мария проснулась.
— Спокойной ночи, фру, — сказала она спросонья.
— Спокойной ночи.
В гостиной фру Бай сняла с подоконника цветы и поставила их на пол. По ночам они так и стояли в ряд на полу. Возвратился Бай.
— Ночью похолодает, — сказал он.
— Я уже думала… насчет роз. Я сегодня осматривала кусты.
— Да, — сказал Бай, — пора их укрывать.
Бай прошел в спальню и начал раздеваться. Дверь была распахнута настежь.
Бай любил долго слоняться вечерами по комнатам — из спальни в гостиную и обратно — в полном неглиже.
— У-у, слониха! — сказал он. В каморке на чердаке слышались тяжелые шаги Марии.
Фру Бай накрыла мебель белыми чехлами и заперла дверь в контору.
— Можно тушить? — спросила она. И потушила лампу. Она вошла в спальню, села перед зеркалом и распустила волосы.
Бай стоял в одних кальсонах. Он попросил дать ему ножницы.
— Черт побери, до чего же ты отощала, — сказал он. Катинка набросила на плечи пеньюар.
Бай улегся в постель и продолжал болтать. Она отвечала, как всегда, неторопливо — перед каждым ее ответом возникала маленькая пауза.
Оба помолчали.