У дороги - Банг Герман. Страница 5
— Гм, правда, приятный человек — а?
— Как будто…
— А что сказала Агнес Линде?
— Да тоже, что очень приятный человек.
— Гм. Ох, и язычок у этой девицы… Кстати, надо бы узнать, черт возьми, играет ли он в ломбер…
И Бай уснул.
Во сне Бай громко храпел.
Теперь фру Бай уже привыкла к его храпу.
Она еще немного посидела перед зеркалом. Потом сняла пеньюар и посмотрела в зеркало на свою шею.
И вправду она похудела.
Должно быть, с тех пор, как весной к ней привязался этот кашель.
Фру Бай потушила свечи и легла в постель рядом с господином Баем.
Дни стали короткими.
То зарядит дождь, то мокрый снег. И все время — пасмурно и промозгло. Даже лучшие ученицы фрекен Иенсен приходили на занятия в деревянных башмаках.
Платформа на станции превратилась в огромную лужу. По ней плыли последние листья с живой изгороди, окружавшей сад. С паровозов и вагонов стекала вода, кондукторы сновали по перрону в мокрых плащах. Малыш-Бентсен носился с почтовыми мешками под раскрытым зонтом.
Подводы с семенами из усадьбы Кьера были затянуты брезентом, кучера сидели в плащах.
С первой подводой приехал сам управляющий Хус. Ему надо было выправить документы по оплате доставки и пошлины.
— Гляди-ка, приехали от Кьера, — сказал Бай жене.
Управляющий Хус имел обыкновение заходить на полчасика к супругам Бай, он снимал свой плащ и подкреплялся чашечкой кофе.
Пока фру Бай накрывала на стол, Хус и работники хлопотали на платформе и грузили мешки в товарный вагон. Катинка смотрела, как они снуют под окнами. Они казались великанами в своих дождевиках.
Служанка Мария питала слабость к Хусу. Хлопоча по хозяйству, она без умолку говорила о нем.
Она не могла им нахвалиться. И кончала всегда одним:
— И уж такой у него голос…
У Хуса был мягкий, задушевный голос, но никто не мог понять, чем он пленил Марию.
Покончив с делами, Хус заходил выпить кофе. В доме было тепло, уютно, пахло комнатными растениями, которые еще цвели на окне.
— Нет уж, что верно, то верно, — говорил Хус, потирая руки. — Славно в доме у фру Бай.
Хус и сам вносил уют в дом. От него веяло какой-то тихой умиротворенностью. Он был немногословен и редко что-нибудь рассказывал. Но зато он охотно поддерживал разговор о разных житейских мелочах и всегда был веселый, ровный. От одного его присутствия становилось хороню на душе.
Прибывал товарный поезд, Бай выходил его встречать.
С уходом Бая ничего не менялось. Оставшись вдвоем, фру Бай и Хус продолжали разговаривать или сидели молча. Она глядела в окно и смеялась над Баем, который бегал по платформе под дождем.
Хус осматривал Катинкины цветы и давал советы, как за ними ухаживать. Катинка стояла рядом с ним, они вместе разглядывали растения. Он знал все о каждом — будет ли оно цвести или отдыхать и что с каким надо делать.
Хус входил во все мелочи — его интересовали и голуби, и новая грядка с клубникой, которую разбили нынче осенью.
Катинка спрашивала у него совета, и они бродили по дому, обсуждая то одно, то другое.
Бай никогда не интересовался такими мелочами. А у Хуса всякий раз можно было узнать что-то новое и чему-то поучиться.
И получалось, что им всегда есть о чем поговорить неторопливо и рассудительно — как было в характере у обоих.
И всегда выходило, что в доме фру Бай какие-то дела ждут не дождутся Хуса, хотя осенью Кьер из Рюгорда продавал семена и Хус приезжал на станцию каждый день.
У Малютки-Иды тоже часто случались неотложные дела на станции.
Вот она вылетает на дорогу с письмом, которое ей загорелось отправить с дневной почтой.
— Боже мой! Ну и погода, господин лейтенант.
— Не угодно ли чашечку кофе, фрекен? Живительная влага — лучшее лекарство от наружной сырости… А у нас сейчас Хус, сидит с моей женой…
— Как — разве из Рюгорда сегодня приезжали?
— Да, семена привезли.
Подумать только — Малютка-Ида и знать не знала.
С пригорка в углу своего сада «птенчики» могли обозревать всю округу.
Малютка-Ида целыми утрами простаивала на пригорке. Потом начинала раскручивать свои папильотки.
— Куда это ты собралась? — Луиса-Старшенькая ходила с перевязанной щекой из-за флюса.
— Отнести письмо на станцию…
— Мам, — стонала Луиса. — Ида опять бежит на станцию. Пф! Если ты думаешь этим чего-нибудь добиться…
— Не твое дело. — Малютка-Ида хлопает дверью спальни перед самым носом у второго птенчика.
— Хочешь выставлять себя на посмешище — на здоровье, но только, пожалуйста, надевай при этом свои собственные ботинки. Ты что, оглохла?.. Мам, скажи Иде, пусть наденет свои сапожки — вечно она бегает на станцию в моей обуви…
— Пф! — отвечает Ида, справившись со своей челкой.
— И мои перчатки… Ну, знаешь, это уж слишком… — Луиса выхватывает у Иды перчатки. Двери хлопают еще несколько раз.
— Что случилось, детки? — спрашивает фру Абель. Она выходит из кухни. Руки у нее мокрые — она чистила картошку…
— Ида таскает мои вещи! — Луиса-Старшенькая плачет от злости.
Вдова Абель безмолвно прибирает одежду, разбросанную Малюткой-Идой, и возвращается на кухню чистить картошку…
— Милая фру Бай, — говорит Ида, стоя на пороге. — Нет, нет, заходить я не стану. Здравствуйте, господин Хус. Ах, я в таком ужасном виде… Я на минутку. Здравствуйте…
И фрекен Абель входит в комнату. Под плащом на ней платье с глубоким вырезом.
— Ах, знаете, в канун рождества такая уйма дел… Простите, господин Хус, я вас побеспокою — я только пройду.
Фрекен Абель проходит к дивану. На нем так приятно сидеть, говорит она.
Но ей не сидится на месте. Слишком многое приводит ее в восторг. Фрекен Ида по-детски непосредственна.
— Ах, какая чудная салфеточка…
Фрекен Абель непременно должна пощупать салфеточку.
— Ах, простите господин Хус. — Ей снова надо пройти. Она щупает салфетку…
— Мама говорит, что я всегда порхаю, — заявляет Малютка-Ида.
Вдова Абель иногда называла своих дочерей «порхуньи-горлинки». Но прозвище не привилось. Было в Луисе-Старшенькой нечто такое, что не укладывалось в представление о «горлинке».
Остались «птенчики».
При появлении фрекен Абель управляющий Хус довольно быстро откланивался.
— Когда приходит фрекен Ида, в комнате становится тесновато для большого общества, — говорил он.
Близилось рождество.
Раз в неделю Хус ездил по делам в Рандерс. Фру Бай всегда давала ему какое-нибудь поручение по секрету от Бая. Сойдя с поезда, Хус долго перешептывался с ней в гостиной.
Катинка уже много лет не радовалось рождеству так, как в этом году.
Да и погода выдалась какая-то праздничная.
Стояли ясные морозные дни, выпал снег.
Возвращаясь из Рандерса, Хус оставался выпить чаю на станции. Он приезжал с восьмичасовым поездом. Фру Бай часто еще не зажигала света.
— Поиграйте, пожалуйста, — просил он.
— Да ведь я играю одни и те же пьесы…
— Ну и что ж, раз они мне нравятся… — Он сидел в углу на стуле у дивана.
Катинка играла свои неизменные пять пьес, похожие одна на другую. Ей бы никогда не пришло в голову играть в чьем-нибудь присутствии. Но Хус сидел в уголке так тихо, будто его и не было в комнате. И к тому же он был совершенно лишен слуха.
Когда она переставала играть, они иной раз сидели, не говоря ни слова, пока Мария не приносила лампу и чай.
После чая Бай зазывал Хуса в контору.
— Мужчинам полезно побыть в своей компании, — говорил он.
Стоило им с Хусом остаться вдвоем, как Бай заводил разговор о женщинах.
— Я был большой ходок в прежние годы, еще в училище… А в Копенгагене — вот где были бабы… не чета нынешним… Говорят, теперь они уезжают в Россию… Все может быть… Нет, те, прежние, не чета нынешним… Взять, например, Камиллу, — Камиллу Андерсен… роскошная была баба, баба-загляденье, жаль, она плохо кончила, выбросилась из окна… А гордячка, какой свет не видывал. — Бай подмигивал. Хус делал вид, что понимает, какая гордячка была Камилла. — Редкая гордячка… Я-то ее хорошо знал, роскошная баба…