Инъекция страха - Щеголев Александр Геннадьевич. Страница 40

Две бумажки. Рецепт плюс аннотация.

Обнаружив рядом сына, женщина попыталась спрятать находку, сунуть куда-нибудь под себя. Затем указала на валяющуюся фланелевую рубашку (рядом, на полу) и растерянно сообщила:

– Грязная. Хотела в стирку отнести…

Это была рубашка, в которой Андрей проходил весь сегодняшний день и которую вынужден был переодеть, когда вспотел. Финал встречи с женой был бурным, еще бы! Но одежду, вероятно, следовало бы снять до любовной сцены, а не после – во избежание таких вот сюрпризов. Переодеться-то он переоделся, развесив рубашку и футболку на стуле, но про оставшиеся в нагрудном кармане улики забыл начисто. Мать, разумеется, нашла. Любопытное, ревнивое существо, полагающее себя ответственным за все происходящее в этом доме. Не могла не найти… Она поднялась с пола, развернула Андрея к себе спиной и легонько подтолкнула на выход («Тихо, Алиса только что заснула…»). Она свернула в сторону кухни, продолжая толкать любимого сына перед собой («Умоляю тебя – тихо, тихо…»). Ей мешала не столько девочка, сколько спящая невестка. А также незваный гость. И глаза у нее, наверное, были в этот момент ничуть не менее вытаращенными, чем утром, после папиных признаний.

Андрей покорно позволил переместить себя из одного помещения в другое. Он не тащил на плечах груз тяжкого потрясения и даже простого удивления не испытывал, потому что все было правильно. Та самая случайность, о которой он мечтал, не имея смелости задать прямой вопрос, была закономерна. Мечты идиотов всегда сбываются. Случайности находят своих героев…

Лишь бы от Саши подальше – это главное.

На кухне грянул монолог. В форме такого же стонущего шепота, какой получался у папы, но с добавлением слез. Мать плакала стесненно и неумело, не замечая сырости на окаменевших щеках, она вообще не привыкла в этой жизни плакать. Потому что Андрей неправильно думает и плохо смотрит – ну, зачем опять так смотреть? Ничего подлого или грязного в прошлом не спрятано. Участковая врачиха на бабулином участке – хорошая женщина («Ты же знаешь…»). Конечно, знает. Врачиха с матерью были знакомы много лет. Откуда в доме берутся бесплатные рецепты на дорогие лекарства, как не от этой хорошей женщины? Или, например, раньше, когда в дефиците были не деньги, а лекарства, кто помогал бороться с дефицитом и одерживать победу за победой? То-то. Правда, отец, в свою очередь, безотказно возил ее на машине, если возникала такая просьба, а в годы профкомовского изобилия таскал ей на примерку разнообразные заграничные шмотки. Короче, когда участковая врачиха прибежала к матери (сразу после смерти бабули), заламывая руки, умоляя найти рецепт и никому ничего не говорить – особенно родному сыну покойной, – трудно было ей отказать. Мертвую все равно не оживишь, а живая еще пригодится. Зачем отправлять человека под суд? Небрежность – да; вопиющий непрофессионализм – да; но не преступление же! Непознанная закономерность, понимать надо… Да, именно мать и покупала бабуле сахаропонижающее средство, жаль только, что делала это, ни во что не вникая. «Ты же помнишь, какие у нас были отношения?..» Инструкцию, к сожалению, она не прочитала – только потом спохватилась, когда участковая запаниковала, – а бабуля, как видно, сама не разобралась в дозировке и в этих циферках: «Манинил-1», «Манинил-5»… Мать весь дом перерыла, однако рецепт так и не нашла. Вынуждена была сказать врачихе, что рецепт выброшен, можно не волноваться, и стала с тех пор лучшей ее подругой. В самом деле, где же пряталась проклятая бумажка?

Сын не ответил. Ответ не придумывался, мысли остались в большой комнате.

– Оставь рецепт себе, – сказал он раздраженно.

Ему было плевать. Мать не виновата, просто она покрывала истинного виновника – плевать! Ошибка, недоразумение – растереть и забыть. Да уж, врачиха не промахнулась, попросив о пощаде не кого-нибудь, а невестку умершей пациентки. «Ты помнишь, какие у нас с бабулей были отношения…» Об этих «отношениях» знали все, кто не поленился хоть раз поговорить со Светланой Антоновной на отвлеченные темы…

– Андрюха, я ухожу! – донесся из глубины квартиры сиплый бас.

Перерыв кончился. Страшный сон жаждал получить обратно свой центральный персонаж. Надо возвращаться.

– Пойди к нему, скажи, что я в туалете! – рваным шепотом попросил Андрей.

Он не мог. Не мог, и все тут.

Мать молча утерлась кухонным полотенцем, прощально глянула покрасневшими глазами и отправилась навстречу прозвучавшему зову.

Человек заметался. Забегал по кухне: что делать, что делать? Безумие выползало из углов, как клубы подкрашенного тумана из театральных дымогенераторов, заполняя пространство сцены дурманящим облаком. В руке человека появился устрашающего размера кухонный нож, но этого показалось мало, и тогда со стены был сорван топорик для мяса, входящий в состав кухонного набора. Безумец подкрался к тому месту, где коридорчик загибался, и замер, прислушиваясь. «Что это у тебя? – с искренним изумлением спрашивала мать. – Ты что, это с собой носишь? У вас разрешается?» Очевидно, речь шла о пистолете. Саша до сих пор не убрал оружие, хотя готовился уходить! Неуверенно перекладывал его из руки на тумбочку, с тумбочки – в другую руку, клал в карман и снова доставал – подобная картина очень живо представилась замершему в ожидании человеку. «Ну, теперь все…» – бормотал Саша, шурша своей одеждой, стуча по полу зимней обувью. Многократно повторенная за вечер фраза ясно указывала на то, что решение принято. Решение принято, а решиться гость никак не мог – стоял, разговаривая с пожилой женщиной. «Может, останешься? – предлагала она. – Чаю попьешь?» «Не могу, – отвечал он, – не имею права». – «Хочешь, переночуй у нас? Куда ты в таком состоянии?!» – «Вы не понимаете, о чем говорите…»

Мама, мама, до чего же бесхитростная, простодушная женщина! В самом деле ничего не понимала, была искренней, настоящей, и не это ли останавливало страшного гостя, отодвигало концовку визита? «Оставайся, я же вижу, что тебе не хочется уходить». – «Ох, знали бы вы, знали бы…» – «Ну, что ты, Сашенька, что ты?» Похоже, гость прослезился. Он тоже не мог. ПОЧЕМУ ОН НЕ УХОДИТ!!! «Мне не чай нужен, зачем мне ваш чай…» – «Допьешь свое, сколько у тебя там в бутылке? Посидишь, отдохнешь, расслабишься…» – «Не имею права…» – «Убери, это же не игрушка! Он, наверное, заряжен?» – «Вы удивительная женщина, как моя мама. Только ради вас, понимаете, только ради вас…»

Человек бесшумно впрыгнул в туалет и закрылся. Топорик для мяса и кухонный нож – против пистолета системы Макарова. Что делать? Где выход? Сейчас хлопнет выстрел, затем неспешные шаги приблизятся в хлипкой картонной двери. Веселый голос скажет: «Извини, что так получилось», – и туалет вдруг станет огромным, как ночное небо. Затем палач войдет в комнату к проснувшимся женщине с ребенком. «Тебя зовут Алиса? Смотри, какой смешной фокус: твоя мама кричит, машет руками, а я сделал „пук“, и она опять заснула. Теперь другой фокус – вот ты есть, а сейчас тебя не будет…»

Андрей летал. Ощущение полета вытеснило все прочее, даже желание проснуться. Пропеллером служила окружавшая его нехитрая обстановка: потолок, стены, лестница-стремянка, унитаз, детский горшок. Однако эфирная легкость тела не давала свободы, потому что надо было немедленно что-то делать. Прижать стремянкой дверь? Нет, сидеть в туалете глупо, здесь негде спрятаться, если кто-нибудь захочет сквозь дверь пострелять. Куда лететь? Андрей приоткрыл дверь и высунул голову. «Запишите… – колыхался Сашин бас. – Бумажка есть? Лучше дайте я сам запишу…»

Еще не ушел!

Безумие мгновенно переместилось в ванную комнату – пока никто не видит и не слышит. «Сейчас из прихожей раздастся выстрел, – сходил с ума Андрей, лихорадочно осматривая свое новое убежище. – Затем – шаги». Если залезть в ванну, то пули пройдут мимо, сколько сквозь дверь ни пали. А если встать на края ванны ногами, упираясь спиной в кафель, то можно прыгнуть на любого, кто посмеет ворваться сюда. Нож и топорик в двух руках – это много, надо выбрать что-то одно. Топориком бьют, ножом режут. Что менее страшно? Вопрос из разряда вечных, ибо воображение – зверь капризный, дрессировке не поддается. Кто-то теряет самообладание, например, от одного упоминания о попавшей в голову пуле – в глаз, в ухо, сверху вниз в темя, снизу вверх в подбородок. Кто-то не способен представить, как кухонный нож входит в мышцы или режет сухожилия… «Не может быть, – думал опустившийся на кафельный пол человек. – Представить – значит пережить. Скорей бы утро…»