Водяра - Таболов Артур. Страница 21

В кабинете декана сидел какой-то человек, средних лет, невыразительного канцелярского вида. Декан представил ему Панкратова, но кто этот человек, Панкратову не сказал. Лишь по необычной суетливости и некоторой искательности его тона можно было понять, что по своему положению незнакомец намного выше декана. «Я больше не нужен? Разговаривайте, не буду мешать», – проговорил декан и вышел из кабинета.

Незнакомец поздравил Панкратова с защитой диплома и спросил о его планах. Никаких планов у Панкратова не было. Он чувствовал себя, как спортсмен, который еще не отдышался от только что законченной гонки. Он неопределенно пожал плечами. Следующий вопрос поразил его так, что он даже не сразу понял смысла:

– Что вы скажете, если вам предложат служить в КГБ?

– Мне?! – переспросил Панкратов. – В КГБ?!

– Вам. В Комитете государственной безопасности.

– Да что мне там делать?

– То, чему вас учили пять лет.

– Но меня не учили ловить шпионов!

– Вам не придется ловить шпионов. Этим есть кому заниматься. Нам нужны молодые грамотные экономисты.

– Но почему я? – удивился Панкратов. – На курсе много ребят посильнее меня. Ну, поумнее. Их даже оставили в аспирантуре.

Незнакомец усмехнулся.

– Мне нравится, что вы не склонны переоценивать себя. Нет, Михаил, нам не нужны умники. Пусть они заканчивают аспирантуру и двигают экономическую науку. Нам нужны люди основательные, надежные. Которые умеют не болтать, а работать. И в которых мы можем быть уверенными на сто процентов.

– И вы решили, что я…

– Да. Мы знаем о вас все. Вы тот человек, который нам нужен.

– Вы кто? – прямо спросил Панкратов.

– Я из управления кадров. Показать удостоверение?

– Покажите.

Привычным, отработанным движением кадровик раскрыл перед Панкратовым красную книжицу, не выпуская ее из рук. Панкратов успел прочитать: «Комитет государственной безопасности при Совете Министров СССР. Старший инспектор…»

– А теперь послушайте меня и отнеситесь к моим словам очень серьезно, – спрятав удостоверение, проговорил кадровик. – Нам известно, что вы не очень интересуетесь политикой, но все же должны понимать, в каком трудном положении находится сейчас страна. Скажу откровенно: положение серьезнее, чем можно представить по газетам. Намного серьезнее. Таких трудностей мы не испытывали со времен Великой отечественной войны. Соединенные Штаты и блок НАТО взяли курс на уничтожение Советского Союза. Атака ведется со всех сторон. Нам задается очень высокий темп гонки вооружений в расчете на то, что наша экономика его не выдержит. Ведется планомерная идеологическая обработка молодежи и интеллигенции. Все эти забугорные «голоса», антисоветская литература, «самиздат». Студенты особенно падки на подобные вещи. Вам попадались такие сочинения?

– Иногда.

– Что, например?

– Ну, «Архипелаг ГУЛАГ».

– И как?

– Интересно, – не без вызова ответил Панкратов.

Он действительно не интересовался политикой. Что толку? Все равно от тебя ничего не зависит. Уклонялся он и от возмущенных, подогретых водчонкой, студенческих споров о выдворении Солженицына и лишении его советского гражданства, о горьковской ссылке Сахарова, о судах над диссидентами. Чему тут возмущаться? Ты считаешь себя вправе выступать против государства? Государство вправе защищать себя. Противно только, что эти суды какие-то полузакрытые. Если все по закону, так и скажите об этом прямо. А если не совсем законно, нечего их и затевать. В этой двойственности было что-то унизительное, что очень не нравилось Панкратову. Мысли эти он всегда держал при себе, но сейчас был готов высказать их кадровику. Но тот не стал углубляться в скользкую тему.

– Есть и еще одна проблема чрезвычайно важности, – помолчав, продолжал он. – О ней не пишут в газетах, но она есть. Происходит разрушение экономики изнутри. Появились люди, которые умело используют недостатки в планировании и управлении народным хозяйством в корыстных целях. Уже не редкость, когда государственные фабрики превращаются по существу в частные предприятия. Расхищаются десятки миллионов рублей. Милиция и ОБХСС не в состоянии бороться с такого рода преступлениями, причастными к ним оказываются люди высокого ранга. Очень высокого, вплоть до министров. В КГБ существует Управление по борьбе с особо опасными хищениями социалистической собственности. Сейчас принято решение расширить Управление, укрепить его молодыми кадрами. В нем вы и будете служить, если примите наше предложение.

– Мне еще не сделано никакого предложения, – напомнил Панкратов.

– Уже сделано. Итак?

Панкратов помедлил с ответом. Но думал не о кризисном положении, в котором оказался Советский Союз. Чем взрослее он становился, тем трудней было уживаться с матерью в десятиметровой комнатушке в тишинской коммуналке. Дом уже много лет стоял в плане на реконструкцию, но когда до дела дойдет, никто не знал. В Госстрое ничего определенного не обещали, а вот КГБ был конторой солидной, с совсем другими возможностями.

– У меня проблемы с жильем, – сказал Панкратов, верный своей привычке прояснять все до конца. – Дело в том, что…

– Знаем, – прервал кадровик. – Решим.

– Если так, я согласен.

После полугодового курса переподготовки Панкратов получил звание старшего лейтенанта и был зачислен в штат Управления по борьбе с особо опасными хищениями социалистической собственности. Получив доступ к секретной информации, он понял, что кадровик нисколько не преувеличил трудностей, которые переживала страна. Напротив, преуменьшил. Это были не трудности и не кризис, а преддверие катастрофы. И когда с приходом Горбачева все начало валиться, как дом с насквозь проржавевшими несущими конструкциями, Панкратов не удивился. Это должно было произойти чуть раньше или чуть позже. Не потрясло его, как многих его сослуживцев, и расформирование КГБ после провала августовского путча 1991 года, когда руководство комитета ошиблось с выбором, а председатель КГБ Крючков стал членом ГКЧП. Из структуры КГБ вывели погранвойска, Службу внешней разведки, правительственную связь ФАПСИ, Службу охраны. Некогда всемогущее ведомство превратилось в Федеральную службу контрразведки, а Управление по борьбе с особо опасными хищениями государственной собственности съежилось до размеров отдела экономической безопасности.

Панкратова эти преобразования не коснулись. Он как занимался расследованием масштабных хозяйственных преступлений, так и продолжал заниматься с присущей ему обстоятельностью и твердостью в отстаивании своей точки зрения. Заочно окончил юридический институт, с годами набрался опыта, ему поручали самые сложные дела и при старом руководстве, и при новом. Но раньше он никогда не чувствовал давления начальства. Закончив дело, сдавал отчет, а все остальные его не касалось. Теперь же вмешательство сделалось постоянным на всех стадиях следствия, особенно в определении круга обвиняемых. Было такое впечатление, что руководство заинтересовано не в установлении преступников, а в том, чтобы не испортить отношения с властными структурами и тем самым не приблизить дальнейшего сокращения ФСК. Это создавало дополнительное напряжение, как если бы приходилось выгребать против течения. Усталость накапливалась, как соли тяжелых металлов в костях, наступал момент, когда он чувствовал себя полностью обессиленным. И тогда прибегал к своему способу разгрузки.

Способ этот Панкратов нашел случайно лет через пять после поступления в КГБ. Он получил двухкомнатную квартиру в доме на Тверском бульваре, женился, родилась дочь. Жена была из семьи коренных москвичей, научных сотрудников Института мировой литературы, немного избалованная, немного взбалмошная. Это был ее второй брак. С первым мужем, непризнанным поэтом, она нахлебалось богемной жизни по самое никуда, в Панкратове ее привлекла серьезность, основательность. Отношения между ними сложились ровные, доверительные, без бурных проявлений чувств, не предвещавшие никаких осложнений. Но однажды, вернувшись из трудной командировки на Кольский полуостров, где расследовал дело о многомиллионных приписках вскрышных работ на крупном горно-металлургическом комбинате, он обнаружил квартиру пустой, а на столе записку. Жена писала, что забирает дочь и возвращается к родителям, потому что не может больше жить с угрюмым нелюдем, как в тюрьме.