К последнему городу - Таброн Колин. Страница 12

Она машинально отступила назад и почувствовала твердый камень у себя за спиной.

Она просто сказала:

– Я понимаю.

Он умоляюще посмотрел на нее. Зачем он рассказывает ей об этом? Он не знал.

– Мой исповедник сказал, что мне нужно излечиться. Что-то вроде очищения.

Она мягко спросила:

– А сейчас с тобой все в порядке?

Она вовсе не испытывала к нему отвращения. В нем не было угрозы. Он даже был по-своему красив.

– Ректор сказал мне, что я могу вернуться в семинарию, когда буду снова чувствовать себя хорошо. Но это не так-то просто определить. Совсем непросто.

Он казался таким ранимым, таким маленьким, не старше ее сына. Его гладкие волосы закрывали уши.

– Может быть, тебе следует поискать помощи.

– У меня уже есть помощь. – Он дотронулся до своего кармана, и она решила, что в нем лежит крест.

– Конечно, – но она вдруг осознала, что совсем не понимает его.

Дело было в чем-то другом, не только в его проблемах в семинарии или его колониальной совести; но чем бы оно ни было, оно ускользало от ее понимания. Он шел по лабиринту, по которому она идти не могла. Она спросила:

– Откуда ты столько знаешь про инков?

– Ты, бедный сельский мальчик, – вы это имеете в виду? – В нем вспыхнул гнев. Но как только он сказал это, его гнев тут же угас. – Моя мать не из семьи фермеров. Она работала учительницей в колледже. У нее до сих пор сохранилась огромная библиотека. – Он вытянул руки. – Сейчас она, как и я, больна, но только телом. У нее эмфизема. Я отправился в это путешествие на ее деньги. Как странно…

– Что странно?

– Она не христианка. Она вообще ни во что не верит. Я узнал это совсем недавно. Она видит во всем этом просто историю.

Он обернулся, как будто боясь, что кто-то может их подслушать. Но в туннеле не было слышно ни звука, кроме капающей где-то далеко воды.

Камилла смутно подумала о том, чем сейчас занят Роберт, и не вернуться ли ей обратно. Каждый раз, когда пламя свечи Франциско начинало колебаться, по стенам плясали их тени. И он снова смотрел на нее с этим беспокойным удивлением.

Наконец он спросил:

– А вы? Почему вы здесь? Вы никак не связаны с этой страной.

– Я здесь из-за своего мужа. Он собирается написать книгу.

– Какую книгу?

– Хочет написать что-нибудь новое, чего до него никто не делал.

– Зачем?

Его вопрос удивил ее.

– Ну, просто ему этого хочется.

Франциско постарался не думать о Роберте. Он не мог представить ее в чьих-либо объятиях. Она все еще стояла, прислонившись спиной к каменной стене. В ее серых глазах светился слабый огонь. Пламя свечи озаряло высокие, точеные скулы. Возможно, ее послал ему Бог. Он думал о том, что, может быть, его любовь к ней – а он уже называл свое чувство любовью – это и есть та самая чистая любовь, которую он представлял себе, еще учась в семинарии: любовь, полностью свободная от всякой гордости, эротизма, себялюбия. Если бы только ему удалось очистить ее до невинности, растворить ее темные стороны – тогда бы пред ним предстало нечто чистое, святое. Все это можно найти в этой прекрасной женщине. Прямо сейчас, за время этого путешествия. Он сказал:

– Так, значит, вы не хотели отправляться в это путешествие.

– Моему мужу хотелось, чтобы я поехала с ним.

Но он даже не замечает ее, со злостью подумал Франциско. Его интересуют только свои собственные мысли.

– Понятно, – сказал он.

Но ему было непонятно. Он ведь дал обет безбрачия – и как священник никогда не женится, – и сейчас он подумал о том, сможет ли когда-нибудь понять такое. Возможно, все браки – это большая тайна. В конце концов, брак – это одно из церковных таинств.

Камилла тоже думала о том, как глупо прозвучали ее слова. Как будто она когда-нибудь была его секретарем или собакой. И когда она увидела, что в глазах Франциско зажглось возмущение, она вдруг почувствовала непонятную благодарность. В нем чувствовалось какое-то благородство, даже в его руках, которые он рассеянно поднес сейчас к лицу. Но она сказала:

– Мне пора возвращаться. Мой муж будет беспокоиться, куда я делась. – У нее были причины, по которым ей не хотелось рассказывать обо всем этом Роберту.

– Да, да, конечно. – Но Франциско почувствовал внезапный приступ паники. Как только они окажутся на поверхности, за стенами этого святилища, она станет такой же, какой была до этого, смешается с остальными, залитыми солнечными светом. Ему страшно захотелось прикоснуться к ней. Он убрал руки от лица, и они безвольно повисли.

Камилла заметила это и даже представила, как он касается ее щек. Она вдруг почувствовала странную грусть.

– Нам лучше вернуться, – сказала она.

Глава четвертая

Трех часов мучений хватило для того, чтобы они все окончательно сосредоточились на однообразном переходе. Еще пять дней они бессмысленно поднимались по склонам и спускались в лощины, как роботы. Их разум, казалось, полностью онемел, а глаза следили только за тропой. Если даже кто-то и останавливался, чтобы восхититься пейзажем, то втайне от других, потому что у него ужасно болели ноги и ныли легкие. Они концентрировали свое внимание только на том, чтобы пробраться между камней, или на темной земле под мокрыми деревьями тропического леса. Подъем становился круче, и боль в мышцах усиливалась. Долгий спуск вызывал дрожь в коленах; подъем оставлял кровавые волдыри на их пятках. И вот теперь всех их все сильнее и сильнее начала охватывать тревога, она превратилась в заразную болезнь. Они осознали, что назад пути нет.

Этой тревоге не поддавались только погонщики. Терпеливо навьючив поклажу на мулов, они отправлялись в путь значительно позже остальных, обгоняли всех к полудню и разбивали лагерь за несколько часов до того, как туда добирались измученные путешественники. До поздней ночи европейцы слышали, как они болтают друг с другом на своем гортанном языке индейцев кечуа, а иногда до них доносился их мелодичный смех. Казалось, когда все устали, индейцы начали относиться к ним гораздо мягче. Каждый день они занимались одним и тем же. В шесть часов утра они приносили в каждую палатку горький индейский кофе и будили ее обитателей негромкими криками; через полчаса они снабжали всех теплой водой в эмалированных мисках; в семь часов всех путешественников уже ждал завтрак из кукурузных хлопьев со вкусом кокоса, и вскоре после него вся группа отправлялась в путь.

При каждом восходе солнца европейцы с благоговейным страхом разглядывали горы, которые накануне заслоняла от них усталость прошедшего дня. По утрам окружающие их силуэты, невидимые ночью, туманными контурами выделялись на фоне зари или превращались в серебристую линию, протянувшуюся через все небо; восходящее солнце рассыпало свои лучи между их вершинами. Иногда до них доносился рев какого-то далекого притока Амазонки или гул водопада в скалах. Но уже через час или два пути – дорога была очень крутой – они переставали замечать все, кроме тропы, по которой они шагали. Они как будто катались на американских горках. По горному склону, покрытому низкой жесткой травой, они поднимались в высокогорную долину, которую мокрые облака превращали в джунгли, полные тумана и древних деревьев.

Роберту казалось, что горы вокруг стали недобрыми. Когда-то по их склонам пронеслись лавины, вырывая с корнем все на своем пути. Он начал замечать, что становится невнимательным. Один раз он оставил компас на валуне – его подобрал один из погонщиков, – дважды он падал, зацепившись за корни деревьев, и потом долго не мог прийти в себя. Много миль тропа тянулась над пропастями, и по ее краю росли густые заросли низкого кустарника. Один неправильный шаг – и вы ухнете в пропасть и будете лететь вниз пару сотен футов, пока не упадете в заросли бамбука, который разорвет вас в клочья. По берегам рек парили стаи москитов. После их укусов на покрасневшей, воспаленной коже оставались плотные шишки.