Их было семеро… - Таманцев Андрей "Виктор Левашов". Страница 32

Его положение становилось уязвимым, даже в чем-то опасным. Мысль эта, явившаяся в одну из таких ночей, была неожиданной и вместе с тем абсолютно верной. И дело было не в том, что в финансовой отчетности кооператива и его филиалов постоянно рылись целые бригады ревизоров из КРУ и местных финотделов, мечтая изобличить в преступных махинациях новоявленного миллионера. Опасность была в другом — в его обособленности, неучастии в политической борьбе, втягивающей в свою орбиту все более широкие пласты общества. Борьба эта была неявной, как болезнь в раннем инкубационном периоде, проявлялась перестановками ключевых фигур в ЦК и правительстве, безадресной полемикой в газетах и журналах на общеэкономические темы. К Назарову обращались за разрешением написать о его кооперативе. Либеральная «Литгазета» — чтобы на примере трудностей его становления проиллюстрировать коренные пороки существующей экономической системы. «Правда» — наоборот: чтобы доказать огромные резервы социалистической плановой экономики, в рамках которой могут успешно сосуществовать и развиваться все формы собственности и способы производства.

Назаров отклонил оба предложения. Но чувствовал, что бесконечно долго сохранять нейтралитет ему не удастся. Так вполне можно было оказаться между двух огней. Каким бы разным богам ни поклонялись коммунисты и либералы, в основе своей они были совками и принцип «Кто не с нами, тот против нас» сидел в каждом из них неискоренимо. Да и вообще, пора было выходить из тени.

Проблемы выбора для Назарова не существовало. Как ни претило ему краснобайство и самолюбование либеральной интеллигенции, но будущее было за свободной рыночной экономикой, идеи которой она робко, с многочисленными оговорками озвучивала на «круглых столах» и в проблемных статьях. Убежденность свою Назаров черпал не из этих статей и даже не из аналитических докладов, которые готовились для Политбюро социологическими центрами (эти доклады втихаря давал читать Назарову один из его знакомых, занимавших заметное место в правительстве). Нет, опорой ему служил собственный опыт. На своей шкуре он испытал носорожью непрошибаемость государственного аппарата, полнейшую его неспособность воспринимать проблемы реальной жизни, продажность и карьеризм всей номенклатуры — советской и партийной, столичной и местной. Он своими глазами видел полуразворованные заводы, поголовно спившиеся деревни. Но видел он и другое: как преображаются люди, когда им дают настоящую работу и платят за нее настоящие деньги. И при всем своем неприятии высоких слов и пафоса в любых его формах на вопрос, верит ли он в возможность возрождения России из коровьей апатии, беспробудного пьянства и смрада, ответил бы без колебаний: да, верю.

Похоже, пришла пора подкрепить эту веру делом. Не делом даже, для дела еще не было опоры, — жестом. Но и жест в смутной политической ситуации тех лет мог быть весомым поступком.

Но лишь в том случае, если бы он был замечен, а не остался фигой в кармане. Как это сделать — об этом следовало подумать. И так случилось, что долго раздумывать Назарову не пришлось.

Через несколько дней Борис Розовский привел в его служебный кабинет, располагавшийся на втором этаже старинного дворянского особняка, снятого Назаровым под офис своего кооператива, невысокого молодого парня в джинсовом костюме и с длинными, по моде тех лет, волосами. Лицо у него было цыганистое, живое, на носу вызывающе поблескивали очки.

— Ефим Губерман, — представил его Борис. — Наш отдел по связи с прессой.

— Разве у нас есть такой отдел? — удивился Назаров.

— Уже два месяца. Я решил, что не помешает. У Фимы есть кое-какие идеи. На мой взгляд, любопытные. Поговори с ним.

Назаров кивнул:

— Слушаю.

— Я социальный психолог, — начал парень, не смущенный присутствием большого начальства (а Назаров, от которого зависела работа и благополучие нескольких тысяч человек, был для него, бесспорно, большим начальством).

— Это что — такая профессия? — уточнил Назаров.

— Нет, мироощущение. По профессии я журналист. За два месяца я прочувствовал ситуацию, в которой находится кооператив «Практика», и пришел к некоторым выводам. Но прежде два вопроса. У вас обширные связи в правительственных и околоправительственных кругах. И вы наверняка имеете свое мнение о первых лицах. Видите ли вы в ком-нибудь из них сильного лидера, который будет востребован в ближайшие годы? Я сам могу ответить на этот вопрос: никого, кроме первого секретаря МГК Ельцина.

— А Горбачева вы уже в расчет не берете? — с усмешкой поинтересовался Назаров. Парень был, конечно, наглец, но ему нравился.

— Как и вы, — последовал короткий ответ. — Второй вопрос. Видите ли вы в нынешнем политическом бомонде авторитетных людей, на которых сможет опереться Ельцин? Я имею в виду не теоретиков, а сильных практиков.

— Ну, разве что Федоров, директор «Микрохирургии глаза».

— А кроме него?

— С ходу и не назовешь.

— Не с ходу — тоже не назовете. Не кажется ли вам, что одним из таких людей должны стать вы? Хотите того или нет.

— Вот как? Даже если и не хочу? — переспросил Назаров.

— Да. По своей психофизике вы человек, лишенный честолюбия. Свой творческий потенциал вы реализуете в своем деле. Но вам придется стать заметной политической фигурой. Во-первых, чтобы своим авторитетом защитить маленький капиталистический анклав, который вы создали в зоне советской плановой экономики. Вторая причина более общего свойства. В первом веке до новой эры в Афинах был такой законодатель — Солон. О нем есть у Плутарха в «Сравнительных жизнеописаниях». Один из законов Солона гласил: «Человек, не примкнувший во время междоусобия ни к той, ни к другой партии, лишается гражданских прав».

— Странный закон, — заметил Назаров.

— Плутарх тоже называет его странным. Но к нашей ситуации он применим. Развитие вашего дела невозможно обеспечить взятками — даже крупными. Настоящий импульс может дать только принципиально новая экономическая политика. А до тех пор дело может держаться лишь на вашем личном авторитете. Поэтому вы и не можете в междоусобице занимать позицию стороннего наблюдателя.

Поразительно, но этот Фима говорил именно то, о чем совсем недавно думал сам Назаров.

— По-твоему, междоусобица будет? — спросил он, невольно переходя на «ты» и тем самым как бы приближая «социального психолога» к себе.

— Обязательно и очень скоро.

— Интуиция?

— После университета я работал около года в информационном отделе одного НИИ. Оборонка, военная электроника. Переводил с английского разные материалы, тоже по электронике. И когда я приносил переводы ведущим специалистам, они даже понять не могли, о чем идет речь. Тогда я и понял, что совдепии приходят кранты. И значит, междоусобица неизбежна. И сейчас, не теряя времени, вы должны заявить о себе. Причем достаточно эффективно.

— Как?

Губерман усмехнулся:

— Только не отвергайте мою идею с порога. Насколько я знаю, вы член КПСС? На учете в какой организации вы состоите?

— По месту жительства, в ЖЭКе.

— Там же платите членские взносы?

— Само собой.

— Какая у вас зарплата? Я спрашиваю не из праздного любопытства.

Назаров обернулся к Борису:

— Какая у меня зарплата?

— Две тысячи рублей в месяц.

— Так мало? — удивился Губерман.

— Пока хватает. Нужно будет больше — попрошу Бориса Семеновича о прибавке. Надеюсь, не откажет.

— Можно ли сделать так, что ваша зарплата хотя бы на один месяц станет пять, а еще лучше — десять миллионов рублей?

Назаров слегка пожал плечами:

— Теоретически — да. Но зачем?

— Чтобы заплатить парторгу вашего ЖЭКа триста тысяч рублей членских взносов.

У Назарова даже брови полезли на лоб.

— Триста тысяч? Вот так просто взять и отдать? С каких фигов? Это же десять новых «Волг» по ценам черного рынка!

— А вы подумайте, — невозмутимо посоветовал Губерман.

Назаров подумал. И даже засмеялся, представив эффект, который эта его акция произведет, когда о ней станет известно. А в том, что слух о ней пройдет по Москве, как лесной пожар по верхушкам сухостоя, сомнений не было.