Мы с королевой - Таунсенд Сьюзан "Сью". Страница 14

Она подтащила стул к высокому буфету, где хранились коробки с крупами и консервы. Взобравшись на стул, поставила пакет с кукурузными хлопьями на самый верх. И раз уж залезла туда, принялась перебирать стоявшие на полках коробки и банки. Этот суп выдвинула вперед, те хлопья сунула поглубже назад и, наконец, довольная новой расстановкой своих припасов, сползла вниз.

— Ко мне в дом полиция сроду носа не совала, — громко объявила она пустой кухне. — А в буфете завсегда баночки припрятаны, — сообщила она прихожей. — И на небесах для меня местечко найдется, — заверила она спальню, снимая пальто и залезая под одеяло, чтобы согреться.

Под вечер вокруг фургона собралась приличная толпа желающих увидеть королеву-мать. Инспектор Холиленд направил туда молодого полицейского, чтобы тот рассеял зевак. Констебль Айзая Лэдлоу охотнее согласился бы охранять разлагающийся труп, чем стоять лицом к лицу с этими сурового вида женщинами и их зловредными чадами.

— Давайте-ка, давайте, сударыни. Проходите, пожалуйста.

Он похлопал руками в больших кожаных перчатках и, со своими редкими усиками, стал похож на ретивого тюленя, который ждет не дождется, когда ему кинут мяч поиграть. Констебль повторил приказ. Ни одна женщина не двинулась с места.

— Вы же заблокировали магистраль.

В толпе никто точно не знал, что такое магистраль. Может, то же, что мостовая? Женщина на сносях, у которой круглый, как арбуз, живот распирал куртку, сказала:

— Мы сторожим фургон королевы-матери.

— Ну, а теперь можно идти по домам. Раз я прибыл, то я и посторожу.

Беременная презрительно рассмеялась.

— Да я полицейскому кучку дерьма не доверю сторожить.

Такое оскорбление его профессиональной чести возмутило констебля Лэдлоу, но он вовремя вспомнил, чему его учили в Хендоне [19]. Главное — спокойствие, нельзя позволить толпе взять верх. Умей контролировать события.

— Это по твоей милости мужик мой на два года загремел в Пентон-вилл [20], — продолжала женщина.

Констеблю следовало пропустить это замечание мимо ушей, но он был молод и неопытен.

— Стало быть, ни в каком преступлении он не повинен, так, что ли? — Лэдлоу постарался произнести это с сомнением и насмешкой, но у него не очень-то получилось.

Беременная приняла его вопрос за чистую монету. Помертвев от ужаса, констебль Лэдлоу смотрел, как по ее круглым раскрасневшимся щекам покатились слезы. Неужто его преподаватели вот это все и называли «общением с народом»?

— Говорили, будто он с церковной крыши свинцовые листы поснимал, так ведь врали все, черти полосатые. — Остальные женщины толпились вокруг, похлопывая и поглаживая рыдающую рассказчицу, чтобы утешить ее. — Он же высоты пуще всего боится. Даже на стул залезть, чтобы лампочку перегоревшую сменить, и то не мог — мне приходилось.

Из бунгало вышел Чарльз, намереваясь перетащить в дом последние коробки, и вдруг услышал жалостное женское причитанье:

— Лесли! Лесик ты мой! Не могу я без тебя!

Он увидел небольшую группку женщин, окруживших молодого полицейского. Шлем у того свалился на тротуар и был тут же подобран малышом с серьгой в ухе; карапуз нахлобучил его на свою головенку и был таков.

Констебль Лэдлоу попытался объяснить истерически рыдавшей женщине, что хотя по слухам такое иногда действительно подстраивают в раздевалках, но сам он ни в чем подобном никогда не участвовал.

— Послушай-ка… — начал он и тронул ее за рукав куртки.

В едином порыве вся группка шагнула вперед, преградив Чарльзу путь к кузову фургона. И тут Чарльзу открылось другое зрелище: полицейский ухватил за руку молодую женщину на сносях, а та пытается высвободиться. Чарльз читал в газетах сообщения о жестокостях полиции. Но неужели такое и в самом деле возможно?

Теперь констебль Лэдлоу оказался посреди небольшой толпы пронзительно кричащих женщин. Надо поостеречься, а не то, не ровен час, с ног собьют. Изо всех сил он вцепился в рукав беременной — ее, как он понял из воплей окружающих, звали Мэрилин. Даже качаясь из стороны в сторону под натиском женщин, он представлял себе, что напишет в отчете — ибо происходящее, несомненно, уже перешло в разряд «происшествий». А сколько еще бумаг предстоит написать!

Чарльз стоял возле толпившихся женщин. Следует ли ему вмешаться? Он ведь славится своим миротворческим искусством. Чарльз был уверен, что, будь у него в свое время возможность вмешаться, он сумел бы положить конец забастовке шахтеров. Когда-то, в Кембридже, он подумывал вступить в университетский лейбористский клуб, только вот Рэб Батлер [21] отговорил. Чарльз видел, как Беверли Тредголд, захлопнув дверь своего дома, побежала через улицу. В блестящей белой эластичной майке, красной мини-юбке, с голыми посиневшими ногами, она была похожа на соблазнительной формы британский флаг.

Беверли с воплем врезалась в толпу:

— А ну оставь нашу Мэрилин в покое, свинья поганая!

— В этот миг констебль Лэдлоу уже воображал, как будет давать показания в суде, ибо налетевшая вихрем Беверли повалила его на землю. Его прижало лицом к мостовой, провонявшей собаками, кошками и окурками. На спине у него сидела верхом Беверли. Констебль едва мог вздохнуть: Беверли была женщина дородная. Могучим усилием он сбросил ее с себя. И услышал, как голова ее ударилась о мостовую и она вскрикнула от боли.

"А затем, ваша честь, — мысленно слушал он непрекращающийся репортаж из зала суда, — я снова ощутил на спине тяжесть, это был, как я теперь знаю, бывший принц Уэльский. Он неистово вцепился в мой форменный китель. На просьбу прекратить нападение он ответил примерно следующее: "Во время забастовки шахтеров я вмешиваться не стал, так вот вам за Оргрив [22], получайте". Но тут, ваша честь, прибыл инспектор Холиленд с подкреплением, несколько человек были арестованы, в том числе и бывший принц Уэльскийо. К восемнадцати ноль-ноль порядок был восстановлен".

Но до этого Уоррен Дикон с младшим братишкой Хуссейном успели утащить из фургона остатки поклажи. Полотна Гейнсборо, Констебля и несколько картин разных художников на темы охоты были проданы хозяину местной пивнушки «Юрий Гагарин» по фунту за штуку. Хозяин как раз заново отделывал курительную — «под старину». Картины будут прекрасно смотреться рядом с жаровнями и рогами изобилия, из которых торчат букетики сушеных цветов.

Позже, утешая мать, королева сказала:

— У меня есть очень неплохой Рембрандт; я готова отдать его тебе. Над камином он будет очень хорош; принести, мама?

— Не уходи, Лилибет. Не покидай меня; я еще никогда не оставалась одна.

И королева-мать крепко сжала руку своей старшей дочери.

Давно уже наступила ночь. Королева устала, она мечтала забыться сном. Целая вечность ушла на то, чтобы раздеть мать и уложить в постель, а сколько еще несделано! Надо позвонить в полицию, успокоить Диану, дома приготовить что-нибудь поесть — для них с Филипом. Ей страшно хотелось повидаться с Анной. Вот уж кто истинная опора.

Сквозь стену доносился бессмысленный, записанный на пленку смех из какой-то телепередачи. Может, соседка побудет с матерью, а сама она пойдет поспит? Королева тихонько высвободила руку из материнской ладони и, сославшись на то, что надо положить Сьюзан в кухне ее собачьей еды, неслышно выскользнула из домика; подойдя к соседской двери, она нажала кнопку звонка.

Дверь открыла Филомина — в пальто, шляпе, шарфе и перчатках.

— Ах, вы как раз собрались уходить? — сказала королева.

— Нет, я только пришла, — солгала потрясенная Филомина, увидев на пороге королеву Англии и британского Содружества.

Королева объяснила свое почти безвыходное положение, особо подчеркнув преклонный возраст матери.

— Ладно, милая, я твоей беде помогу. Я же видела, как сына твоего забрали в полицию, сраму на всю семью не оберешься.