Процесс тамплиеров - Барбер Малколм. Страница 44

Поэтому он просит разрешения обратиться к братьям за советом и помощью Ведь основная его цель — сделать так, чтобы правда об ордене стала известна не только самим тамплиерам, но и повсеместно — всем правителям, князьям, прелатам, герцогам, графам и баронам.

Поскольку дело было «спорным», а у Жака де Моле в качестве советчика был лишь один брат-служитель, члены комиссии посоветовали ему «как следует» обдумать слова защиты, помня об уже сделанных им ранее признаниях. Однако они были готовы выслушать его и даже предоставили необходимую для подготовки отсрочку, намекнув, правда, что «в тех случаях, когда речь идет о ереси и оскорблении веры, суду надлежит действовать согласованно, решительно и без излишнего шума, вызываемого спорами защитников и обвинителей».

Чтобы дать Жаку де Моле возможность как можно лучше построить защиту, были оглашены некоторые документы, включая энциклики папы как относительно целей и прав данной комиссии, так и относительно всего процесса. Когда зачитывали протокол допроса великого магистра тремя кардиналами в Шиноне в августе 1308г. и, в частности, его признания, де Моле не смог скрыть охватившего его волнения. Он дважды перекрестился, «совершенно ошеломленный, казалось, собственным признанием и тем, что говорилось в упомянутых выше энцикликах святейшего папы», а затем заявил, что вынужден будет кое-что пояснить по этому поводу в присутствии некоторых лиц, явно имея в виду кардиналов, которые допрашивали его в Шиноне. Члены комиссии, оскорбленные этим заявлением, сказали, что здесь не место для выяснения отношений. Де Моле ответил, что отнюдь не намеревался ни с кем выяснять отношения, «однако это, возможно, было бы угодно Богу, ибо справедливость должна восторжествовать; она не чужда даже сарацинам и татарам, которые отрезают головы злодеям и лжесвидетелям или же вспарывают им животы». Тон членов комиссии стал ледяным, когда они заявили ему в ответ, что «церковь судит тех еретиков, которые еретиками признаны впервые, а упорствующих в ереси передает во власть светского правосудия» .

Излишне эмоциональная, а потому не слишком связная манера Жака де Моле выражать свои мысли, таким образом, лишь вызвала неприязнь комиссии. И тут сбитый с толку великий магистр обратился за помощью — точно не найдя никого другого! — к Гийому де Плезиану. Плезиан явился, как всегда, без приглашения, что скрупулезно отмечено в протоколе комиссии, и его присутствие указывает, что соблюдать тайну свидетельских показаний на этих слушаниях было практически невозможно. Совершенно очевидно, и Плезиан, и Ногаре имели прямой доступ на слушания и были вполне готовы активно вмешиваться в следствие, когда считали это необходимым. Плезиан заявил, что очень высоко ценит великого магистра, «ведь они оба рыцари», а потому «тот должен быть особенно осторожен и постараться невольно не усугубить свое положение, потеряв власть над собой». Жаку де Моле оставалось лишь попросить отсрочки, ибо он ясно понимал, что если не обдумает как следует свою защиту, то непременно «быстро запутается в им же самим затянутой петле». По его просьбе отсрочка была ему дана до пятницы или даже дольше, если он того пожелает5. Было видно, что великий магистр сломлен двумя годами тюремного заключения. Он, похоже, даже толком не помнил, когда именно признал свою вину, а когда отрекся от своих признаний, и никак не мог решить, стоит ли ему защищать орден, а если стоит, то как вести защиту. 48-часовая передышка ничего не могла в этом изменить.

Пока де Моле готовился к защите, перед комиссией предстала целая череда тамплиеров. В четверг 27 ноября они выслушали показания 12 человек, которые, впрочем, казались столь же сбитыми с толку и испуганными, как и предыдущие свидетели. Рауль де Жизи, например, явился в суд, «потому что епископ Парижский разрешил любому желающему предстать перед комиссией, тем более и сам он хотел видеть всех ее членов»; Жак Вержюс сказал, что он «простой земледелец» (agricola) и понятия не имеет даже, как нужно вести себя в суде; Жан из Вильсерфа, нищий, желал лишь подтвердить первоначальное признание, сделанное в присутствии епископа Парижского; Эймон де Барбон также был бедняком и не имел возможности защитить орден; Этьен де Провен состоял членом ордена всего девять месяцев до начала арестов и сам защищать его не желал, но заявил, что «если магистрам угодно его защищать, то пусть они это и делают»; Гийом Бошел-ли также не мог ничем быть полезен ордену, ибо был очень беден и даже нигде не служил; Никола де Се л ль желал подтвердить первоначальное признание, «раз это угодно Господу нашему и пресвятой Деве Марии»; Жан де Ферн «не желал ссориться со святейшим папой и господином нашим королем Франции»6. Но хотя ни один из них и не был готов предложить ордену какую-либо защиту, кое-кто все же дал такие показания, которые в свете последующих событий можно было интерпретировать как признаки перемен в настроениях арестованных тамплиеров после того, как папская комиссия начала наконец действовать. Жак Вержюс, например, добавил, что «если бы умел или мог, то по доброй воле выступил бы в защиту своего ордена». Эймон де Барбон показал, что «его три раза пытали, вливая в него воду через вставленную в рот во-ронку, а еще он семь недель сидел на хлебе и воде». Он бы, конечно, стал защищать орден и притом по доброй воде, если б мог это сделать, но он, к сожалению, находится в заключении. Он сказал лишь, что в течение трех лет охранял жилище Жака де Моле в заморских странах, но «даже не слышал ничего дурного ни о великом магистре, ни об ордене». 1еперь он был в замешательстве, «ибо перенес множество телесных и душевных страданий во имя своего ордена». Более он не пожелал ничего добавить к своим показаниям, «поскольку слишком долго провел в заточении». Гийом Бошелли тоже заявил, что охотно сказал бы правду, не находись он в тюрьме, а Жан де Ферн особо подчеркнул, что его под пыткой заставили признаться в том, чего он не делал.

Толчком к столь важной, хотя еще и не слишком ощутимой перемене в настроении тамплиеров стало, видимо, выступление перед комиссией второго важнейшего свидетеля за этот день — Понсара де Жизи, приора Пэна. Когда его спросили, намерен ли он защищать орден, он ответил, что все обвинения, предъявленные тамплиерам, лживы, и «все, в чем он или другие братья по ордену признавались в присутствии епископа Парижского или кого-либо другого, — ложь», ибо сказано все это было «под пыткой и угрозами, а пытали их Флойран де Безье, приор Мон-фокона, [и] монах Гийом Робер, враги ордена тамплиеров». 36 его братьев умерли в Париже в результате пыток, как и многие другие — в иных городах. Да, он готов был защищать орден, если ему выделят средства из имущества тамплиеров и позволят получить помощь и совет от двух братьев, Рено де Провена и Пьера де Болоньи. Затем он представил список врагов ордена, что ему было разрешено сделать по правилам инквизиционной процедуры7. Похоже, что Понсар де Жизи еще в тюрьме успел поговорить с Рено де Провеном и Пьером де Болоньей и, возможно, именно они предложили ему подобный тактический ход: перечислить всех врагов ордена. Эти два человека впоследствии заняли ведущее место среди защитников ордена и продемонстрировали свои познания в области права и адвокатское мастерство, намного превышающие те, которыми обладал Понсар де Жизи».

Затем Понсара спросили, подвергался ли он когда-либо пыткам, и он ответил, что «в течение трех месяцев до того допроса, на котором он сделал признание в присутствии епископа Парижского, его неоднократно опускали в колодец, так туго стягивая руки за спиной, что у него из-под ногтей выступала кровь». Колодец этот был всего в один шаг шириной. Если его будут пытать снова, сказал он, «он, конечно, отречется от всего, что говорит сейчас, и скажет то, что будет угодно его мучителям». И только потому, что «такая смерть будет быстрой, во имя своего ордена он готов скорее лишиться головы, быть сожженным на костре или сваренным заживо, чем терпеть столь ужасные длительные пытки, вроде тех, которым не раз подвергался за более чем два года, проведенные в тюрьме; их он больше не вынесет».