Номер 10 - Таунсенд Сьюзан "Сью". Страница 39

— Вот тут довольно неплохой снимок Хезер, — сказал он, кладя выцветший прямоугольник на колени премьер-министру. — Зимой тридцать шестого.

Премьер-министр увидел красивую женщину с энергичным лицом, шагающую по булыжной мостовой в колонне бедно одетых бледных мужчин в кепках.

Джек, заглянув через плечо премьер-министра, сказал:

— Марш протеста Джарроу [62]. Они сделали привал в Лестере в обувном кооперативе. Мой дед был одним из тех, кто вызвался остаться после работы чинить им ботинки.

Премьер-министр изучал образ матери. Сигарета между пальцев правой руки, губы намазаны темной помадой, смешные высокие ботинки на шнуровке, осиная талия, возбужденно-блестящие глаза.

Эрнест протянул премьер-министру другую фотографию: Хезер стоит перед театральной тумбой и указывает на какое-то имя в центре афиши. Сигарета теперь зажата в левой руке. Премьер-министр попытался разобрать имя, но буквы были слишком мелкие.

— Она играла на ритм-гитаре в женском джаз-банде, — сказал Эрнест. — «Горячая семерка мисс Моники».

— На гитаре? Джаз? — поразился премьер-министр. — Нет, только не моя мама, ведь она была такая тихая и набожная женщина. Она не позволяла мне слушать популярную музыку.

Эрнест наклонился к своим костлявым коленям и вытащил из-под кровати коробку.

— Это еще до того, как она вышла за этого сталиниста Перси. — Он вынул из коробки грампластинку на семьдесят восемь оборотов в пожелтевшем конверте, вручил ее Джеку и попросил завести проигрыватель.

Джек осторожно извлек из конверта древнюю пластинку, стараясь не прикасаться к поверхности диска.

— У вашей матушки тут неплохое соло, минуты через две с начала записи, — сказал Эрнест.

Несколько секунд шипения и треска, и комнату наполнила мелодия «Топота в Савойе». Мисс Моника так аранжировала музыку, что у каждой девушки был шанс блеснуть на своем инструменте, пускай и кратко. Когда началось соло на гитаре, премьер-министр нервно наклонился к проигрывателю, желая матери успеха.

Когда та закончила, премьер-министр захлопал и принял поздравления Джека, словно сам отыграл это гитарное соло.

Следующая фотография была прозаичнее. Мать стояла рядом с его отцом. На них были свадебные наряды. Мать в свадебном платье выглядела как задрапированная белым полотнищем колонна, перед животом она держала огромный букет цветов. Эрнест сообщил:

— Она тут уже на пятом месяце, хотя никто бы не догадался.

— Значит, Эдвард, ее первый ребенок, незаконнорожденный? — спросил премьер-министр.

— Внебрачный, — ответил Эрнест. — Но со стороны Перси было ужасно благородно, что он на ней женился, с учетом тогдашней морали.

Премьер-министр сказал:

— Что вы имеете в виду?

— Настоящий отец Эдварда — беженец по имени Шадрак Вайанский.

— О господи! — прошептал премьер-министр. — Это откуда же он родом?

— Из Чехословакии. Красивый был парень, черноглазый, с золотыми зубами, ножи точил по соседству. Ходил слух, что он из цыган-аристократов. Хотя, по-моему, он сам этот слух и распустил. Язык у него был здорово подвешен.

— Черт, — сказал премьер-министр. — Он еще жив?

— Не знаю, — ответил Эрнест. — Беднягу депортировали еще до «железного занавеса». Хезер расстроилась страшно, справки наводила, но все без толку.

По лбу премьер-министра тек пот. Джек вынул из кармана белый носовой платок и протянул ему. Премьер-министр вытер лоб, потом извинился и пошел искать туалет. Он обрадовался, что вокруг унитаза оказались поручни для инвалидов. Он сел и вынул из сумочки листок туалетной бумаги «Бронко».

Итак, откровения Эрнеста взорвали весь фундамент его детства. Он сын цыгана, в его венах течет кочевая кровь. А его мать, похоже, была сказочной женщиной. Как хочется узнать ее поближе! Он выбросил «Броню» в корзину, оторвал кусок мягкой розовой бумаги от рулона на стене, высморкался и вытер глаза, затем взглянул в зеркало и поправил макияж. И даже не потрудился вымыть руки.

Агенты Кларк и Палмер знали о карьере матери премьер-министра в «Горячей семерке мисс Моники», но весть о его настоящем отце стала для них сюрпризом. Палмер постучал по клавиатуре ноутбука и через несколько минут выяснил, что Шадрак Вайанский еще жив и обитает в цыганском таборе на окраине Братиславы. По данным иммиграционной службы, он дважды пытался обосноваться в Великобритании, первый раз в 1951 году, когда бежал от советского коммунизма, второй — в 1998 году, когда дальше аэропорта Хитроу не попал, тщетно требуя убежища из-за того, что в Словакии его преследуют скинхеды. Судя по всему, он заявил иммиграционной службе, что является отцом их премьер-министра, и просил разрешения позвонить Эдварду, сыну, которого никогда не видел. Ему отказали.

Агент Кларк сказал агенту Палмеру:

— Знаешь что, Палмер. Я на папашу своего вообще не похож.

Когда премьер-министр ушел, Джек спросил:

— Эрнест, а есть у вас снимки Памелы?

Десять минут спустя даже его утомил нескончаемый поток фотографий, которые ему совал Эрнест. Вот Памела, просто красавица, сидит на коленях у Санта-Клауса, вот гребет в спортивных шортах на байдарке через Черные Камни, вот в форме скаута, вот откручивает с машины знак «Учебный» в день получения водительских прав, вот выходит замуж за Эндрю, высокого мужчину с бычьей шеей, который Джеку с первого взгляда не понравился.

Когда премьер-министр вернулся в комнату, раздался звонок.

— На обед зовут, — объяснил Эрнест.

Джек помог Эрнесту собрать фотографии, не преминув похитить одну из них. Он сунул карточку в карман, толком не зная, какую именно украл. Увидит, когда останется один.

Премьер-министр действовал прямее. Он спросил Эрнеста, нельзя ли взять фотографию матери.

— Забирай все три, я скоро умру.

— Дядя Эрнест, вы можете прожить еще двадцать лет, — возразил премьер-министр.

— Если повезет, мой друг, через пару недель умру, — ответил Эрнест.

К лифтам вилась очередь из стариков, поэтому Джек с премьер-министром снесли Эрнеста вниз по лестнице в столовую на руках и усадили за круглый стол на шесть едоков.

Лорен и остальные сиделки сновали по залу, расставляя тарелки с водянистыми тушеными овощами и мясом.

— Я не буду вам мешать обедать, ладно? — сказал премьер-министр.

— Не собираюсь я обедать, — ответил Эрнест. — Вообще никогда больше не стану есть. Скажу вам по секрету: я уже два дня не ем. Решил уморить себя голодом.

Он взял тарелку с едой, с трудом наклонился и поставил ее на пол. Чернушка не заставил себя ждать, подошел вразвалочку и начал аккуратно вылизывать переваренную пищу.

Джек сказал, что хочет размять ноги, и пошел прогуляться вокруг здания. Он понял, почему Эрнест не хочет отсюда уезжать: сад был чудесен, с нарциссами и крокусами, которые сияли в траве, под вековыми деревьями. Джек сел на деревянную скамейку с медной табличкой «С любовью, в память Элси Стаффорд, которая была здесь счастлива». Он вынул из кармана похищенную фотографию. Сначала он не узнал Памелу: два полисмена в форме волокли ее по деревенскому лугу, а на заднем плане виднелись свора псов и охотник на лошади. Всадник удивительно смахивал на принца Чарльза. Джек позвонил Памеле, потому что хотел услышать ее голос. В трубку прорывался лай собак и мужской голос.

— У вас гости? — спросил Джек.

— Это мой сосед, Дуглас. Сегодня с ним случилось что-то ужасное. Он никого не трогал, спокойно опрыскивал пестицидами край поля, и тут ни с того ни с сего неизвестный горожанин вытащил его из кабины и швырнул в сточную канаву, где его словесно оскорбляли какой-то трансвестит и пакистанец.

Джек понял, что она очень старается не рассмеяться.

Он сообщил ей, что ее дядя Эрнест решил уморить себя голодом.

— Дурак он, — вздохнула Памела. — Я ему предлагала переехать ко мне, чтобы я за ним присматривала, а он говорит, у него, мол, фобия на собак, с тех пор как прочел «Собаку Баскервилей».