Агент Византии - Тертлдав Гарри Норман. Страница 71

Однако досада владела им всего мгновение. Мирран бросилась в его объятия и одарила поцелуем, который поразил Василия почти так же, как адский порошок. Губы коснулись его уха. То была не ласка; он чувствовал движения губ – она что-то говорила. Аргирос встряхнул головой. По крайней мере в эту минуту он был глух. Он пожалел, когда Мирран отстранилась от него, но она не отодвинулась далеко. Просто она хотела, чтобы он мог прочесть по губам, что она говорила.

– Получилось! – кричала она снова и снова. – Получилось!

Это помогло ему прийти в себя.

– Я хочу посмотреть, – сказал он, как и Мирран, преувеличенно артикулируя звуки: очевидно, она сейчас слышала вряд ли лучше его.

Аргирос выглянул из-за груды камней, за которой он скрывался.

– Матерь Божья, помилуй! – прошептал он. Его рука непроизвольно коснулась лба и скользнула к груди в крестном знамении.

Аргирос был солдатом; он прекрасно знал, что война – это вовсе не приукрашенное драматическое и достославное приключение, как ее рисуют эпические поэты. И все же он не ожидал увидеть зрелище, показавшееся из-под завесы едкого дыма.

Далеко не все киргизы погибли от грандиозного взрыва. Подавляющее большинство их скакало на север. По тому, как они отчаянно пришпоривали и хлестали лошадей, Аргирос решил, что они уже не сунутся на эту сторону прохода. Теперь магистр смог оценить свой поразительный успех.

Когда Аргирос обдумывал план, который эфталиты применили против царя царей, он пришел к выводу, что нужно заставить киргизов сгрудиться плотнее, чем обычно. Эту задачу выполнили заряды – они вывели кочевников к повозке.

Вблизи воронки, на месте которой стояла телега, можно было опознать несколько фрагментов человеческих и лошадиных трупов. Как ни странно, но один из кувшинов с вином, которое помогло завлечь кочевников на их погибель, остался цел. Правда, он был забрызган красным, как и почти все вокруг.

Аргирос предвидел, что сам взрыв и сопровождавший его грохот устрашат киргизов, если они окажутся рядом, и надеялся на это. Он не подумал о том, что из-за взрыва адского порошка вокруг с ужасной скоростью разлетятся осколки повозки и кувшинов, и о том, к каким последствиям это приведет.

Результат, в особенности если смотреть сверху и под увеличением подзорной трубы, напоминал разве что сюрреалистическую картину ада в проповеди монаха-фанатика. Люди и лошади, изуродованные и истекавшие кровью, корчились и беззвучно кричали. Эта тишина почему-то казалась страшнее всего; шли минуты, и она начала отступать: к Аргиросу постепенно возвращался слух.

Несмотря на этот ужас, магистр понимал восторг Мирран перед открывшейся панорамой. Еще никогда два десятка человек не побеждали и не уничтожали вражеских армий. Подвиг спартанцев при Фермопилах померк перед этим.

Люди Аргироса один за другим собирались с силами, чтобы взглянуть на плоды своих трудов. Большинство реагировало с тем же смешанным чувством трепета, страха и гордости, какое испытывал магистр. Другие старались подражать бесстрастному виду Рангабе. Ремесленник взирал на жуткое зрелище, как на конечный этап какого-нибудь сложного геометрического построения, доказательство которого уже превратилось в некую абстракцию.

Со своей стороны, Корипп как будто сожалел, что кровавая бойня не достигла больших масштабов.

– Некоторые из них будут умирать долго, – крикнул он в сторону Аргироса с нескрываемым наслаждением.

Взгляд Кориппа сейчас не казался холодным.

«Он такой же дикарь, как и киргизы, – подумал Аргирос, – единственная разница – в выборе хозяев».

Из Кориппа вышел бы страшный враг, и магистр радовался, что он с ним сражался на одной стороне.

Эта мысль заставила Василия вновь обратить внимание на стоявшую рядом женщину. Мирран, должно быть, обладала способностью проникать в его мозг.

– Теперь, когда с ними покончено, как ты собираешься поступить со мной?

Ее интонация изменилась. И это было связано не только с волнением о собственной судьбе. Она уже несколько минут рассматривала последствия взрыва, а длительное созерцание такого зрелища могло отрезвить любого, кто не обладал черствой душой Кориппа.

Магистр так долго не отвечал, что Мирран глянула на него в сомнении, расслышал ли он ее вопрос. Она сжала губы, когда поняла, что он слышал.

– Если ты намерен убить меня, убей сразу – не отдавай на забаву твоим солдатам. Если бы мы, пленник и хозяин положения, поменялись местами, я бы сделала для тебя то же самое. – Каким-то образом ей удалось даже издать короткий смешок. – Мне претит просить пощады, крича во всю мощь, но у меня звенит в ушах, ничего не могу поделать.

– Конечно. Я верю, что ты бы убила меня сразу, – задумчиво произнес Аргирос, хотя он знал, что свирепостью палачей царя царей пугали детей по всей империи.

Магистр опять умолк. Он думал о том, что делать с Мирран, с самого отъезда из Дарьяла, но так и не нашел окончательного ответа. Теперь, под ее пристальным взглядом, надо было отвечать. Наконец скорее для себя самого, чем для нее, он сказал:

– Я думаю, что возьму тебя с собой в Константинополь.

– Как хочешь.

Мирран всячески старалась придать своему голосу безразличный тон. Но ее лицо побледнело под загаром: изобретательностью палачей императора пугали детей по всей Персии.

– Думаю, ты меня неправильно поняла.

Как и Мирран, Аргиросу казалось непривычным разговаривать, до предела напрягая легкие, но выбора не было. Он развел руками и спросил:

– Если бы здесь были не мои, а твои помощники, ты позволила бы мне вернуться в столицу?

– Нет, – без обиняков ответила Мирран; она оставалась профессионалом.

Магистр и не ожидал от нее иного.

– Тогда ты понимаешь мои затруднения.

Она кивнула не раздумывая. Как однажды сказала Мирран, они оба говорили на одном языке, хотя Аргирос пользовался греческим, а Мирран – персидским. Отчасти это толкнуло его продолжить:

– Я не собирался сажать тебя за решетку в застенках Претория или отправлять в Кинегий. – Так назывался амфитеатр в северо-восточной части Константинополя, где трудились имперские палачи. – Я говорил лишь о том, что ты должна отправиться со мной в столицу.

– Правда? – Мирран подняла бровь с утонченной персидской ироничностью, способной смутить даже искушенного римлянина. – Конечно, ты уверен, что я скажу «да»: если по необходимости я спала с тобой в Дарасе, думаю, я смогу и еще, если нужно. Но каким образом ты собираешься удержать меня в Константинополе? Там я уже удрала от тебя однажды, как помнишь, экспромтом. Или ты вообразил, что у меня не выйдет повторить это снова, если будет время на подготовку?

Аргирос нахмурился; пожалуй, тут обнаруживалось больше профессионализма, чем бы ему хотелось.

– Пойдешь или нет, будешь спать со мной или нет, это как тебе угодно, я не заставляю. Что касается побега из Константинополя, то признаю, что ты права – всегда найдутся пути и средства. Смею надеяться, что ты не захочешь ими воспользоваться.

Мирран с удивлением посмотрела на магистра.

– Если это признание в неистовой, страстной и бессмертной любви, должна сказать, я слышала и получше.

– Несомненно, – твердо ответил Аргирос. – Это магистр официорий пишет стихи; боюсь, у меня нет таланта.

– Воинский эпос. – Мирран презрительно фыркнула.

Не стоило удивляться, что она знала, какого рода стихи сочинял Георгий Лаканодракон; римляне вели подобные досье на высоких персидских сановников. Но Василия восхищало, насколько кстати она вставила свое замечание.

Он покачал головой. Сейчас не время увлекаться посторонними предметами.

– Сомневаюсь, чтобы ты могла вырвать из меня признание в неистовой, страстной и бессмертной любви с помощью плети-кошки и раскаленного железа. Надо быть в два раза моложе меня, чтобы принимать всё за чистую монету и наивно считать, будто мир всегда весел и жизнерадостен. Прости, но я не умею принуждать. Однако признаюсь, что после смерти жены я не нашел ни одной женщины, кроме тебя, с которой мне хотелось бы проводить время, и не только в постели. Это тебя устраивает?