Битва в космосе - Тертлдав Гарри Норман. Страница 28

Впрочем, окажись Ворошилов гомиком, Лопатин только вздохнул бы с облегчением. Скрытый гомосексуализм — прекрасный повод для того, чтобы держать тихоню-химика на крючке. Увы, подозрения гэбэшника не оправдались. Ворошилов не питал слабости к мужчинам; просто он был болезненно застенчив.

Лопатин выждал несколько минут — пусть Ворошилов по уши погрузится в очередной эксперимент, — затем включил компьютер и открыл каталог, к которому никто, кроме него, доступа не имел. Он нашел личное дело Ворошилова, а в нем — файл, озаглавленный «Стихи». Несколько аккуратно сложенных листочков было обнаружено им в лаборатории во время одного из периодических осмотров корабля. Гэбэшник снял с них копии, а затем вернул оригиналы в тайничок.

— Слюнявая лирика, — презрительно пробормотал Лопатин, хотя сам знал, что кривит душой. На самом деле он находил стихи удивительно красивыми, тонкими, чувственными… и в каждом упоминалось имя Кати. Прочитав несколько четверостиший, Лопатин неподвижно замер в кресле. Ему вдруг страстно захотелось, чтобы Катя оказалась сейчас здесь, с ним. Хотя она, кажется, не получала большого удовольствия в те краткие и редкие моменты, когда допускала его до себя, он и сейчас мысленно смаковал наслаждение, полученное от ее тела.

«Женщины, в отличие от нас, не способны на такое вот умозрительное переживание сладостных мгновений», — неожиданно подытожил Лопатин ход своих размышлений. Ему вспомнился бородатый и не очень смешной анекдот, услышанный еще на Земле. Парень заходит в пивную и громко заявляет: «Трахнул тут одну чувырлу, страшная, сил нет; старался не смотреть — отворачивался». Подходит к стойке, заказывает пару пива. Бармен берет деньги и спрашивает: «Ну и как тебе было?» Парень расплывается в неожиданной улыбке: «Ох и хорошо, мужики… Кайф словил, натурально. Сладко было… » Лопатин с сожалением закрыл файл со стихами и бросил быстрый взгляд на дверь лаборатории. По роду службы он не доверял никому из членов экипажа, но больше всех — Ворошилову. Такие вот хитрые жуки — опаснее всего; помалкивают, сидят в своей норке, уверенные, что никто их оттуда не вытащит. «Если понадобишься, вытащим, — Лопатин удовлетворенно улыбнулся. — Будешь знать, дурачок, куда свои стишки прятать». Гэбэшнику очень нравился крючок, на который попался-таки химик. Крючок прочный и изысканный по форме, и имя ему — Катя.

Мяч — круглый комок мягкого волокна дерева тиг, обернутый куском шкуры элока — пролетел мимо Ламры, хотя она выставила вперед все шесть рук. Издав пронзительный разочарованный крик, самка бросилась за ним. Затем расширилась, чтобы поднять его.

— Реатур всегда ловит мяч, — сказала она обиженно. — Это нечестно.

— Бросай его мне, — потребовала Пери и, заметив, что Ламра медлит, повторила требовательно: — Брось его мне! Брось его мне!

Так и не дождавшись вожделенного мяча, Пери бросилась к подруге и попыталась выхватить его у нее из рук. Но не тут-то было. Продолжая держать мяч, Ламра свободными двумя руками ударила Пери. Та, хоть и была моложе Ламры и ниже ее ростом, ответила тем же. Ламра взвизгнула и, отскочив, бросила мяч, норовя попасть в Пери, но промахнулась. Мячик запрыгал по полу.

Увлеченные потасовкой самки не обратили на него никакого внимания. Их товарки оставили свои игры и подошли к дерущимся, криками подбадривая кто Ламру, кто Пери.

В конце концов более сильная и рослая Ламра одержала верх над противницей и уже собиралась завязать узлом три ее руки, как дверь во внешний мир отворилась, и в зал вошел Реатур.

— Что здесь происходит? — строго спросил он. — Почему шум?

— Она отняла у меня мячик, — пожаловалась Пери, отбегая от Ламры и указывая на нее когтем.

— Это не твой мячик, — откликнулась Ламра, направляясь к Пери. Однако грозный окрик Реатура остановил ее.

— Расходитесь и играйте в свои игры, — сказал хозяин владения столпившимся вокруг Пери и Ламры самкам. Те немедленно повиновались, но, даже разойдясь по разным углам зала, продолжали наблюдать за развитием событий.

Реатур что-то тихо говорил Пери. Стоявшей в сторонке Ламре это не очень понравилось, и она стала рассеянно покатывать мячик в руках, давая понять, что дела Реатура и Пери ее совершенно не касаются.

— Ладно, не буду, — в конце концов пропищала Пери и убежала играть в пятнашки. Мгновение спустя она уже резвилась вовсю, начисто Забыв об инциденте с Ламрой.

— А теперь я хочу поговорить с тобой, — обратился Реатур к Ламре. Уж он-то, в отличие от глупышки Пери, не забывал ничего.

— Это не ее мяч, — упрямо пробормотала Ламра.

— Я знаю, — спокойно сказал Реатур. — Вы все играете здесь с одними и теми же игрушками. Разве может мячик принадлежать только тебе или, например, Пери? Впрочем, я хотел поговорить с тобой не об этом.

И тут он сделал нечто, чего никогда не делал, беседуя с самками. Реатур расширился и стал таким низким, что почти уравнялся с Ламрой ростом. Ламра остолбенела, не зная, что предпринять. Она испытывала гордость и в то же время чувствовала какой-то необъяснимый стыд.

— Тебе не следовало ссориться с Пери, — проговорил Реатур с легким укором.

— Это нечестно, — возразила Ламра. — Она тоже со мной ссорится.

Она увидела, что Реатуровы глазные стебли качнулись, будто он собирался рассмеяться, но смеха не последовало. Это тоже показалось ей странным. Зачем он сдерживает смех? Смеяться ведь так приятно.

— Конечно, — ответил Реатур. — Но Пери, она… — он немного понизил голос, — она всего лишь обыкновенная самка, а ты, я думаю, представляешь из себя нечто большее. Большего я от тебя и ожидаю.

— Нечестно, — не сдавалась Ламра.

— Возможно. Но послушай… Неужели я должен ожидать от тебя меньшего, чем ты способна дать?

— Да. Нет. Погоди… — Ламра умолкла, обдумывая услышанное. Реатур говорил с ней, как с самцом. Простые слова заплетались у него в такой сложный узел, в какой она совсем недавно хотела завязать ручонки негодницы Пери. — Нет.

— Прекрасно, — сказал Реатур. — Значит, я могу надеяться, что ты будешь вести себя хорошо?

— Да, — сказала Ламра, но тут же взвыла: — Нет, я не хочу вести себя хорошо.

Ей показалось, что она заглянула одним глазом в щелочку, за которой открылся какой-то другой мир, трудный и сложный. Этот мир ей совсем не понравился.

— Знаю, что не хочешь, — мягко заметил Реатур. — Я желаю, чтобы ты старалась вести себя хорошо, нравится тебе это или нет. Есть такое понятие — ответственность…

— Я ничего не хочу знать про эту… как ты сказал… ответственность. Это все равно что хотеть смеяться, но не смеяться. — Ламра демонстративно отвернула глазной стебель от Реатура, показывая свое недовольство. — Или ни с того ни с сего расширяться, чтобы стать коротким и толстым. Вроде игрушечного носвера…

— Я похож на игрушечного носвера? — Реатур расхохотался, да так громко, что Ламра испугалась, как бы его глазные стебли не выскочили из гнезд. Успокоившись, он снова вытянулся вверх. — Теперь лучше?

— Да, — ответила Ламра, хотя уже сомневалась, так ли это.

— Ну и ладно. — Реатур немного помолчал, а затем озабоченно спросил: — Как почки?

Ламра опустила пару глазных стеблей вниз. Почки уже начинали набухать, но пока не причиняли ей неудобств; потому она и вспоминала о них не слишком часто.

— Просто… Я чувствую, что они уже здесь… Хотя их еще нет. А как здоровье отпочковавшихся Байал?

Вопрос, похоже, огорчил Реатура. Его глазные стебли втянулись внутрь головы, потом медленно вылезли вновь.

— Одна самочка умерла, — сказал он с грустью. — С другими все нормально. Скоро я приведу их к вам. Самец тоже в порядке.

— Я скучаю по Байал. С ней было весело играть… Не то что с Пери, которая все время орет, — многозначительно добавила Ламра, с шипением выпуская воздух из дыхательных пор, как частенько делал Реатур, когда размышлял или грустил. — Сдается мне, что новенькие будут еще глупее, чем Пери.

— Возможно, но сейчас меня больше интересуешь ты, а не они, — Реатур склонил к Ламре еще один глазной стебель. — Не знаю ни одной самки, которая говорила бы, что скучает по другой, после того как та… после того, как та почковалась, — задумчиво произнес хозяин владения. — Ты запоминаешь больше других, правда?