Полночный злодей - Барбьери Элейн. Страница 20

Кроме того, он не был уверен в том, что эта бестия действительно спала, а не притворялась. Будто нарочно она повернулась так, что тонкая ночная рубашка плотно прилегла к телу, обрисовав мягкий переход бедер в изящные ягодицы. Его рука зависла всего в дюйме от этих влекущих к себе мягких форм, когда он наконец нашел в себе силы отдернуть ее…

Испытывая полное отвращение к самому себе, он отошел от Габриэль и с максимально возможным комфортом устроился на импровизированном ложе из двух стульев. Потребовалось не слишком много времени, чтобы понять разницу между жесткими стульями и его широкой удобной постелью, занятой сейчас теплой зовущей юной девушкой…

Он покачал головой, как бы отрицая справедливость этой мысли. Юная девушка не звала его, И он, в свою очередь, не откликнулся бы на ее призыв. Не откликнулся бы? Здесь он, пожалуй, поспорил бы сам с собой.

Сон Рогана постоянно прерывался. Но каждый раз, открыв глаза, он успокаивался, глядя на прелестную пленницу, спившую сном младенца в его постели. Он прислушивался к тихим стонам, вырывавшимся из губ маленькой чертовки каждый раз, когда она ворочалась во сне, и представлял ее стенания, издаваемые совсем по другой причине.

«Я голодна», — сказала прелестная Габриэль Дюбэй перед тем, как они пустились в путь через болото. Роган понял, что мысленно пытается придать этим словам какой-то скрытый смысл. И он закрыл глаза, сделав очередную отчаянную попытку уснуть.

Однако жесткие стулья в конце концов одержали верх над благоразумием, и он улегся на постели рядом со спящей Габриэль, чтобы соснуть до рассвета хоть несколько часов.

Тут-то и начались настоящие мучения. Стараясь избавиться от этих воспоминаний, Роган стиснул зубы, а затем глубоко вдохнул свежего морского воздуха. Постепенно к нему вернулось привычное состояние человека, полностью уверенного в своих силах. Теперь он мог обдумать дальнейшее развитие событий, частью которых было похищение этой девушки.

Габриэль Дюбэй стала его заложницей. Первое послание Жерару Пуантро уже доставлено. Следующее пойдет через несколько дней. Они подоспели к кораблю как раз в назначенное время и теперь направлялись в единственно безопасное место для каперов Карибского бассейна — к заливу Баратария, омывающему остров Гранде-Терре.

Жан Лафитт… Роган по-настоящему восхищался Лафиттом. Поводом для уважения были не мотивы и не цели его деятельности, а то, насколько гениально он все свои операции осуществлял. Трудно было назвать другого человека, которому удалось бы так превосходно организовать головорезов и мерзавцев всех мастей, каперов и пиратов, собиравшихся вместе на Гранде-Терре. Среди них были отъявленные негодяи типа Рене Белучи и Доминика Иоу. Лафитт крепко держал их всех в кулаке. Никто другой не смог бы завербовать в качестве своего заместителя Незу Купе, того самого гнусного Отрезанного Носа, который получил свое прозвище после сабельной схватки.

Лафитт добился того, что каждое судно, заходившее в порт Баратария, имело каперское свидетельство страны, находящейся в состоянии войны с Испанией. Именно он следил за тем, чтобы каперы нападали только на испанские суда. Мало кто столь же хладнокровно, а нередко жестоко смог бы удерживать эту власть. Лафитт, ни минуты не колеблясь, бросил вызов всем, потребовав уважения даже от тех, кто вообще мало что уважал. Превыше всего стал его собственный, единственный в своем роде суд.

Жан Лафитт объединил непримиримые прежде группировки. Царившая прежде на Гранде-Терре междоусобная вражда уступила место разумно организованной стратегии умелого бизнеса. Сделано это было настолько жестко, что отныне все капитаны Гранде-Терре, кроме Гамби с его тайными махинациями, действовали именно так, как предписывал им Лафитт, а затем передавали часть добычи со своих набегов в его распоряжение.

Под командой Лафитта находилось более тысячи человек, когда Роган впервые привел «Рептор» в залив Баратария. Вдобавок к этому на острове проживало несколько сотен женщин, попавших туда в поисках легкой наживы и мужчин по своему вкусу.

Среди бесконечного множества судов, стоявших на якоре в Гранде-Терре, «Рептор» нашел безопасную для себя гавань. В среде разбойников и головорезов Роган мог скрыть свое настоящее имя. Примирившись с прозвищем Рапас, он полагал, что друзья не станут допытываться, каково его имя от рождения, а враги никогда не решатся этого сделать.

Теперь, когда мадемуазель Дюбэй была в его руках, остальная часть плана представлялась легко осуществимой. Он будет стоять на якоре в заливе Баратария, пока Пуантро окончательно не осознает свое бессилие. Предоставив врагу достаточно времени, чтобы впасть в отчаяние, Роган выставит свои требования в следующем письме, которое Портер доставит тайно в Новый Орлеан.

Портер останется в городе, ожидая выполнения Пуантро трех условий. Во-первых, он сделает официальное признание губернатору Клейборну в том, что замешан в делах Гамби. Это признание должно быть распространено по городу, чтобы все жители узнали о его злодеяниях. Вторым условием станет публичное заявление губернатора, снимающее все обвинения, выдвинутые против капитана Рогана Уитни и его «сообщников». И, наконец, будет организована передача всех сумм, хранящихся в банках на счетах Пуантро, людям, оставшимся в живых после гибели «Вентуре», или наследникам погибших, при этом распорядителем счетов явится капитан Роган Уитни, а перевод денег засвидетельствует губернатор Клейборн. Факт перевода денег должен быть обнародован в газете, чтобы все имеющие право этим воспользоваться могли бы тут же составить прошение.

В случае, если Пуантро принимает эти условия, Роган возвращается в Новый Орлеан и освобождает мадемуазель Дюбэй. Если же он отказывается или затягивает с ответом — при мысли об этом Роган застыл, и темная тень пробежала по его лицу, — то Портер передает ему другое письмо. Там будет констатировано, что Пуантро больше никогда не увидит свою дочь.

Роган еще раз внимательно оглядел морские просторы, ясное голубое небо над кораблём и следы белых облачков на горизонте. Дул свежий ветер, и они быстро преодолели расстояние до Гранде-Терре, куда рассчитывали прибыть с наступлением темноты. На берег он сойдет следующим утром, как привык это делать ранее, а на судне оставит стеречь заложницу тщательно отобранных людей. Он по обыкновению, посетит Лафитта, чтобы все выглядело как обычно, пока ситуация не разрешится.

Роган допускал, что его тайные действия против Пуантро могут не совпадать с интересами Лафитта. Коварный француз, узнав о замыслах Рогана, может усмотреть угрозу своей империи на Гранде-Терре. Но вероятнее всего интуитивно Лафитт поймет, что тайные налеты Гамби на американские суда представляют для него куда большую опасность, и ради устранения этой угрозы он будет скор и беспощаден.

Крепко сжатые губы Рогана чуть дрогнули в улыбке. Он бросит опозоренного и оставшегося без гроша Пуантро в руки правосудия и на милость тех официальных лиц, чье достоинство тот так унизил. Пуантро будет уничтожен как личность.

Мелькнувшая было улыбка угасла. Он вспомнил высокомерную мадемуазель, находившуюся внизу. Что ж, ему не будет до нее никакого дела, как только она вернется к отцу.

Но вновь перед ним возникло маленькое надменное личико и слова Габриэль: «Я голодна», — отчего у Рогана засосало под ложечкой. Неожиданно проснувшийся аппетит просто извел Рогана, и он бесповоротно решил, что предстоящие ночи не стоит проводить в такой опасной близости, как в прошлый раз…

Необходимо обуздать свои желания во имя исполнения его плана, ради юной девушки, которая слишком высокомерна, чтобы позаботиться о себе, и, наконец, ради себя самого.

Солнечные лучи вливались через окно и золотыми полосками ложились на постель. Под шелковыми простынями без отдыха двигалось разгоряченное тело Кларисы. Прошлой ночью ей пришлось подняться довольно поздно, так как опять пришел Пьер Делиз. Он был самым постоянным из ее трех клиентов и часто занимал так много времени, что она поневоле деликатно напоминала ему о своем долге развлекать и других своих патронов. Клариса знала, что, если бы эти двое не занимали столь непреклонную позицию в отношении своих исключительных на нее прав, он бы с радостью оплатил все ее время и она принадлежала бы ему одному.