Молот и наковальня - Тертлдав Гарри Норман. Страница 113

– Разумеется, величайший, – сказал постельничий. – Но зачем откладывать? Ведь я могу дать тебе консультацию прямо сейчас, когда ты будешь решать сложную художественную задачу, составляя ответ Абиварду.

– Нет-нет. Как-нибудь в другой раз. – Согнав с лица улыбку, Маниакис повернулся к продрогшему от холода вестнику, которого, по-видимому, совершенно не грел пестрый макуранский кафтан. – Ты говоришь по-видессийски? – спросил он. Вестник кивнул. – Письменного ответа не будет, – сказал Автократор. – А на словах передай Абиварду следующее. Он волен сохранить жизнь Цикасту или убить его. Мне все равно. Но вот мой совет: если он все же оставит генерала при себе, пусть никогда не поворачивается к нему спиной. Ты все запомнил?

– Да, величайший, – ответил тот и с сильным акцентом, но вполне разборчиво повторил услышанное.

– Распорядись переправить гонца через Бычий Брод, – сказал Маниакис Камеасу. – Если Абивард все же решит, что Цикаст причинит ему меньше хлопот в Акросе, чем во времена осады Амориона, значит, макуранским войском командует последний болван.

Автократор не сомневался, что и эти его слова будут переданы Абиварду. Если повезет, они удержат главнокомандующего макуранцев от попытки извлечь максимум преимуществ из предательства Цикаста. А если Абивард пропустит мимо ушей полученное предупреждение, что ж, тем лучше – появится шанс, что он падет жертвой того самого беглеца, прибытие которого в Акрос вызвало у макуранского генерала столь сильный приступ несвойственной ему хвастливости.

Камеас проводил вестника к выходу. Вернувшись, он увидел, что Автократор сидит, уперев локти в колени, обхватив опущенную голову руками.

– С тобой все в порядке, величайший? – озабоченно спросил постельничий.

– Будь я проклят, если могу ответить, – сказал Маниакис, на которого вдруг навалилась страшная усталость. – О Фос! Я даже представить себе не мог, что у Цикаста хватит решимости совершить предательство. Но ведь хватило! Кто знает, какая следующая беда обрушится на мою голову, принеся новые несчастья всей империи?

– Сие известно лишь вершителю наших судеб. Господу нашему, благому и премудрому, – ответствовал постельничий. – Но что бы ни произошло, ты встретишь любую напасть с присущей тебе находчивостью.

– Находчивость – неплохая штука, когда она подкреплена силой и другими ресурсами, без которых любая изворотливость оказывается тщетной, – сказал Маниакис. – Генесий, будь он проклят, оказался прав, когда задал мне свой последний вопрос: уверен ли я, что смогу лучше бороться с врагами империи, чем это делал он. Пока ответ получается отрицательный.

– И все же, в отличие от Генесия, ты преуспел во многом другом, – заметил Камеас. – Видессийцы больше не сражаются с видессийцами; кроме того, если оставить в стороне нынешний прискорбный случай, нет ни единого человека, который осмелился бы восстать против тебя. Вся империя сплотилась за твоей спиной и ждет лишь момента, когда тебе улыбнется удача.

– Верно, если не считать людей вроде моего брата, которые сплотились за моей спиной, чтобы я не заметил предательского кинжала, пока он не вонзится в эту самую спину, – горько проговорил Маниакис. – А также многих других, которые полагают, что я погряз в грехе кровосмешения, а посему должен быть отлучен от церкви и предан анафеме.

– Поскольку ты, величайший, сегодня более склонен предаваться размышлениям о темных сторонах жизни, нежели о светлых, – постельничий склонился в глубоком поклоне, – то я оставляю дальнейшие, по-видимому, несвоевременные попытки вдохнуть в тебя дух оптимизма. – С этими словами Камеас выскользнул за дверь.

Автократор некоторое время ошарашенно смотрел ему вслед, затем громко расхохотался. Все-таки постельничий – непревзойденный мастер в умении высказывать свое недовольство. На сей раз он умудрился под видом уступки выразить насмешку вкупе с серьезным предупреждением. Ведь человек, склонный размышлять более о тьме, чем о свете, может кончить тем, что станет поклоняться Скотосу, а не Фосу. Маниакис, совсем как во время допроса Парсмания, поспешно сплюнул на пол, отвергая все искушения, исходящие от повелителя ледяной тьмы.

Постучались. Дверь приотворилась, и вошла Лиция.

– Кажется, у меня новости, – сказала она. Маниакис приподнял одну бровь, ожидая продолжения.

Немного помолчав, Лиция продолжила:

– Я.., я думаю, у нас будет ребенок. Наверно, я сказала бы тебе об этом позже, сейчас я еще не вполне уверена, но.., но мне показалось, что хорошие новости нужны тебе именно сегодня, – решительно закончила она.

– Клянусь Фосом, ты права! – воскликнул Маниакис, заключив жену в объятия. – Надеюсь, ты не ошиблась!

Безусловно, его наследником станет Ликарий, но как прекрасно, что у него появится еще один ребенок, от Лиции. Он тут же пообещал себе уделять побольше внимания всем своим детям.

Маниакис изучающе посмотрел на жену новым, озабоченным взглядом. Конечно, в отличие от худенькой и болезненной Нифоны, Лиция, имеющая довольно плотное телосложение, славилась отменным здоровьем. Тем не менее…

– Все будет хорошо, – сказала Лиция, почувствовав тревогу, уже зародившуюся в сердце мужа. – Все будет просто великолепно!

– Конечно. Так оно и будет, – согласился Маниакис, лучше многих других понимавший, что ни о каком “конечно” не может быть речи. – Тем не менее ты должна как можно скорее увидеться с Зоиль. Не откладывай.

Похоже, Лиция хотела что-то возразить. Но поборола свое желание и ограничилась кивком.

Глава 13

Пришла весна. Для Маниакиса она была не просто временем года, когда на деревьях распускаются новые листья, но и порой новых забот. Как только появилась достаточная уверенность в том, что случайный шторм не пустит на дно один из его лучших кораблей, он приказал доставить на этот корабль Парсмания и отправил его в Присту, где единственной отрадой местных жителей было наблюдать за тем, как хаморы перегоняют свои стада из одной части Пардрайянской степи в другую.

Кроме того, одной из постоянных забот Маниакиса стала Лиция. Она действительно забеременела, и теперь ее тошнило каждый день поутру, после чего она чувствовала себя прекрасно.., до следующего утра. Причиной приступа рвоты мог послужить любой пустяк. Как-то раз Камеас с гордым видом подал ей на завтрак яйцо-пашот. Не успев проглотить малюсенький кусочек, Лиция бросилась к пресловутому серебряному тазику.

– Мне показалось, что оно на меня смотрит, – ополоснув рот вином, мрачно сказала она в свое оправдание. Но на следующее утро то же самое произошло из-за кусочка простого хлеба.

Дромоны продолжали неустанно патрулировать Бычий Брод. Маниакис присматривал за Абивардом не менее внимательно, чем за Лицией. Этой весной макуранцы, похоже, не спешили оставить Акрос. Поведение Абиварда серьезно беспокоило Автократора, и он начал прикидывать, как бы перерезать где-нибудь в западных провинциях длинный путь подвоза припасов для засевшей под Видессом неприятельской армии.

Но следующий удар нанес не Абивард, а Этзилий. Неприятные известия доставил в Видесс пришедший с севера корабль.

– Мимо Варны прошли полчища кубратов; они двигаются на юг, – поднявшись на ноги после неуклюже исполненного проскинезиса, сказал капитан торгового судна, кряжистый, дочерна загорелый малый по имени Спиридион.

– Чтоб им всем от чумы передохнуть! – воскликнул Автократор. – Они опять плывут на моноксилах? – требовательно спросил он, ткнув пальцем в Спиридиона. – Если так, наши боевые галеры разделаются с ними в два счета!

– Нет, величайший, – покачал головой капитан. – Я слышал о том набеге. Ничего похожего. На сей раз эти нищие бродяги снова оседлали своих степных коньков. Они двигаются по суше, крутя носом во все стороны, тащат все, что не приколочено, а то, что приколочено, жгут.

– Когда я разделаюсь с Этзилием, то хорошенько просолю его голову, и ее провезут по всем городам империи, чтобы мои подданные видели, что ожидает моих врагов! – исступленно прорычал Маниакис.