Тьма сгущается - Тертлдав Гарри Норман. Страница 101

Отдельные фортвежцы кивали жандармам. Один подмигнул, тихонько захлопал в ладоши на альгарвейский манер и ухмыльнулся так, что Бембо живенько пришло в голову: о том, чем он занят в Фортвеге, домой лучше не писать совсем.

— Кауниане, на выход! — рявкнул Пезаро во весь голос, когда они добрели до деревенской площади. Эводио переводил его слова на классический каунианский: язык, на котором местные чучелки общались до сих пор — по крайней мере, он не сильно изменился.

Но на каком бы языке приказ ни прозвучал, кауниане его выполнять не собирались.

— Ну, видишь? — Бембо обернулся к напарнику. — Догадываются ведь, что с ними будет. Теперь под доброй воле ни один носу из дома не высунет. Придется каждого по отдельности вытаскивать. Эх, намучаемся…

Орасте взвесил жезл в ладони.

— Опасная работенка выходит. Если поймут, что им все равно дорога эшелоном на запад, с чего б им не решить, что терять-то нечего, так хоть нас с собою утащить на тот свет?

— Угу. — Бембо подобная мысль тоже приходила в голову — к большому его сожалению.

Пезаро заорал снова, да так, что между домами и лавками по площади загуляло эхо. Эводио перевел его вопли на старокаунианский, но желтоволосые фигуры так и не появились в дверях.

— Тогда придется поднапрячься. — Сержант нехорошо усмехнулся. — Хотя знаете что, ребятки? Может, и не придется. — Он ткнул пальцем в сторону того фортвежца, что приветствовал альгарвейских жандармов аплодисментами: — Подойди-ка сюда, приятель! Да-да, ты! По-альгарвейски разумеешь?

Туземец с сожалением покачал головой. Пезаро в раздражении покачал головой. Ни он, ни его подчиненные не знали фортвежского, если не считать отдельных слов, которых нахватались за время службы в Громхеорте.

— Об заклад бьюсь, по-кауниански он может пару слов связать, — заметил Эводио.

— Ну так выясни! — буркнул сержант.

Действительно, физиономия фортвежца просветлела — каунианский он знал.

— Отлично. — Пезаро кивнул. — Скажи, что мы ему заплатим — много не потребуется, или я в Янине родился, — если он покажет, где в их деревне кауниане живут.

Оказалось, что фортвежец не единственный в Хвинке владел каунианским: за наградой подтянулись еще трое или четверо. Бембо и Орасте последовали за одним из них к дому, на вид ничем не отличавшемуся от соседних. Фортвежец, однако, сделал под дверью стойку, точно охотничий пес перед фазаном.

— Кауниане, на выход! — гаркнули оба жандарма хором.

Не вышел никто. Переглянувшись, Бембо и Орасте отошли на пару шагов и с разбегу врезались в дверь плечами. Дверь снесло с петель. Бембо распростерся на полу прихожей вместе с нею — он не ожидал, что высадить двери удастся с первого раза. Орасте каким-то чудом удержался на ногах.

— Вот за это они у меня поплатятся, сволочи, — пробурчал Бембо, поднимаясь. — Давай вывернем эту хибару наизнанку.

Держа жезлы наизготовку, они с Орасте обошли дом. Искать долго не пришлось: кауниане — супружеская пара в одних годах с Бембо, и две дочурки неинтересных лет — прятались на кухне, в чулане.

— На выход, падлы! — рявкнул Орасте, повелительно взмахнув жезлом.

— Да, сударь, — промолвил отец семейства на приличном альгарвейском. Бембо показалось, что тот напуган едва ли не до обморока, но старается не показывать этого ради спокойствия родных. — Только скажите, что вы нас не нашли, — продолжал он тихо и настойчиво, — и я отдам вам все, что у нас есть. У меня много денег. Я человек небедный. Все будет ваше — только отпустите нас.

— Ковнянин, — отрезал Орасте: отказ, не подлежащий обсуждению.

Бембо кисло покосился на товарища. Сам он вначале выяснил хотя бы, сколько предложит чучелко, но если Орасте упрется, с рук это им не сойдет…

Светловолосый мужчина шепнул что-то жене на ухо; та прикусила губу, но кивнула.

— Тогда не деньги, — с отчаянием выпалил каунианин. — Берите все, что хотите. Все. — Он махнул жене рукой, и та покорно расстегнула верхнюю пуговицу на рубашке. Женщина была симпатичная, даже очень, но…

— На выход, без вещей, все четверо! — рявкнул Бембо.

Он не знал, кого ему презирать больше — кауниан за то, что так низко пали, или себя за то, как низко пал он сам, или снова кауниан — за то, что напомнили о его падении.

Светловолосый вздохнул. Крушение надежд позволило ему вернуть отчасти потерянное было достоинство. Обняв за плечи дочерей, он вывел их из дому. Жена, прежде чем переступить порог, застегнула рубаху.

— Хорошо, — похвалил их Пезаро, оглядев приведенное жандармами семейство. — Четверо есть.

На площади уже стояли, понурясь, с дюжину пленников. Очень скоро норма была выполнена.

Пезаро расплатился с наводчиками. Один из жителей Хвинки, получив свою монетку, промолвил что-то по-кауниански.

— Он хочет знать, — перевел Эводио, — почему мы забираем чучелок по счету, а не всех разом.

— Передай: как нам приказано, так и забираем, — отрезал Пезаро. — Работа такая.

Бембо полагал так же. Совести Альмонио требовалось утешение более весомое. Но все сводилось к одному: под бдительным присмотром жандармов пленники двинулись в путь — на Громхеорт, откуда эшелоны повезут их на запад.

Траку покачивал головой, точно лунатик, захваченный в тиски ночного кошмара. Вскинув руки, он в отчаянии воззрился на сына.

— У меня уже столько заказов, пропади они пропадом, что я и не знаю, как с ними быть! — простонал он.

Месяц назад его занимала проблема совершенно противоположная.

— Тому рыжику, должно быть, пришелся по душе его костюм, — ответил Талсу, — ну он и растрезвонил об этом друзьям. Я уже замечал не раз, какие альгарвейцы сплетники.

— Я бы не жаловался… — Траку осекся и поправил себя: — Я бы не так жаловался, если б те слухи, что бродят по Скрунде в последнее время, не были так похожи на правду. Но если я работаю на альгарвейцев, покуда те творят всякие ужасы с нашими сородичами — это нелегко вынести.

— Ага, — согласился Талсу. — Но ты же знаешь, как с этими слухами. Сегодня одно талдычат, завтра — другое, а послезавтра вообще третье. На войне альгарвейцы себя вели ничуть не хуже нас, честно тебе скажу. Может, и лучше. — Он вспомнил полковник Дзирнаву и пленную альгарвейку, которую тот затащил к себе в палатку. Никто в полку не пролил и слезинки, когда пленница перерезала Дзирнаву жирную глотку.