Воспоминания - фон Тирпиц Альфред. Страница 100

Мой так называемый «аннекснонизм» заключался в пессимистическом и, к сожалению, подтвержденном историей взгляде на наше политико-экономическое будущее. Я не мог удовлетвориться утешительными надеждами на справедливый мир и Лигу Наций, как делали это многие сограждане интернационально-капиталистического и социалистического толка. Я спрашивал себя: как закончить войну таким образом, чтобы германскому народу было обеспечено при его трудном географическом положении равноправие с другими державами, обладающими естественным мировым значением. Наше положение мировой державы потеряло бы свою искусственность лишь в том случае, если бы мы достигли в срединной Европе положения Primus inter pares{192}, в котором большинство европейских народов увидело бы гарантию их собственной полной свободы. Такова была цель, стоявшая перед нами. Пока она не была достигнута, мощь Германии отвечала положению германского народа в мире столь же мало, как в XVIII столетии положение Пруссии отвечало ее действительным силам.

Пространство заключает в себе будущее; эта формула применима к империям британцев, американцев, русских и даже французов, способных к дальнейшей экспансии в Африке.

Германская империя, втиснутая в сердце Европы, не могла завоевать пространство в этом смысле. Ее будущее заключалось в деятельности, распространенной по всему миру и служившей всему миру; при существовавшем политическом положении это будущее могло быть обеспечено только достижением такой обороноспособности, которая вызывала бы к себе уважение других стран. Вот истинная причина стремления врагов разрушить прусский милитаризм. В этом случае с нами вообще было бы покончено. Для царя или для французов их миллионные армии были, пожалуй, безнравственной роскошью, ибо кто думал когда-либо о нападении на эти страны? Но что Германия нуждалась в мощной военной силе в связи с необычайно неудобными географическим положением и границами, а также с наличием искони жадных до завоеваний соседей, это определенно признал даже Ллойд-Джордж в канун 1914 года; и кто мог бы оспаривать это ныне, когда мы обладаем опытом мировой войны? Однако после 1914 года Германская империя могла стать обороноспособной и жизнеспособной лишь ликвидировав господство Англии над Бельгией.

Даже до битвы на Марне я не ожидал победы германского оружия в стиле 1870 года. Американцы во всяком случае отняли бы у нас многие плоды победы. Ведь еще за целое столетие до этого (в 1815 г) президент Соединенных Штатов, несмотря на тогдашнюю вражду с Англией, заявил в послании Конгрессу: Не допустить развития того зародыша, который заключен в Германии, вот цель решительного государственного искусства будущего{193}.

Со своей стороны, я держался мнения, что ни одна сторона не сможет достигнуть полной победы одним оружием и что поэтому решение надо искать в моральных силах – воле и сопротивляемости.

Если бы удалось открыть германскому народу глаза на то, что означало господство англичан в Бельгии, то я не сомневаюсь, что мы успели бы развернуть силы, необходимые для того, чтобы отвратить подобную опасность при заключении мира. В случае поражения уделом германского народа становилось чужеземное господство. Но чем соглашаться на превращение в илотов, не лучше ли было использовать до последней степени все возможности победы?

При ограниченности нашей территории прирост населения, на котором основывалось развитие нашего благосостояния и мощи после 1870 года, уже не мог найди себе применения в сельском хозяйстве страны. Как и в начале германской истории, земельный голод толкал избыточное население к эмиграции и утрате своей национальности. Искусственное расширение территории, дававшей пропитание нашему населению, было возможно лишь с помощью промышленности и торговли. Но даже если бы численность нашего населения оставалась стабильной, мы все же не могли оставаться прежней преимущественно аграрной Германией прошлого столетия, ибо после 1870 года равнины Америки и России вступили в конкуренцию с нашим вывозом сельскохозяйственных продуктов и в значительной степени подорвали его. Чтобы численность нашего населения могла расти или хотя бы оставаться стабильной, наш сырьевой по своему характеру вывоз должен был быть увеличен во много раз вывозом фабрикатов. Для их производства мы в свою очередь должны были ввозить много сырья, равно как и для сельского хозяйства, дабы его продукция могла быть повышена в целях прокормления увеличившегося населения. При таких условиях прекращение ввоза и вывоза означало бы мучительное захирение всего народного организма, беспримерное в истории падение из процветания в нищету. Миллионные армии голодных и безработных пролетариев, народ, лишенный своих корней и вынужденный заниматься взаимным истреблением, чтобы уцелевшая часть его получила скудное жизненное пространство, вот картина, давившая на меня как кошмар в течение всей войны. Легкомысленные высказывания большинства на тему о том, что Германия сумеет-де вновь выплыть на поверхность, меня не успокаивали. Ибо я не видел, как и где это могло произойти, если бы она не распространила на долгое время свое владычество до самого берега Ла-Манша.

Господство над нидерландским побережьем всегда было решающим в истории для преобладания Англии на континенте.

Англия издавна рассматривает бельгийский вопрос как свое личное дело. Если бы англичане сидели в Антверпене, то они сидели бы также в Гааге и Кельне и через открытые им ворота Шельды и Нижнего Рейна вершили бы судьбами континента. Только в том случае, если бы Германия вновь установила свое господство над бассейном Мааса, который почти тысячу лет принадлежал Германской империи, немецкий народ смог бы до известной степени компенсировать свои потери в войне. Ибо тот экспорт, который к 1914 году стал основой существования нашего народа, возможен лишь при условии обеспеченного политического положения в мире. Только немецкие мечтатели, которые сами не знали, с каких доходов они жили, могли вообразить, будто англо-саксы допустят, чтобы Германия, не внушающая им страха, снова смогла извлекать для себя доходы из всего мира в прежнем масштабе и с прежней свободой. Но до 1914 года наше положение в мире основывалось по преимуществу не на действительном могуществе, а на нашем престиже 1870 года. Коль скоро мы не сохранили этого престижа, то есть не вышли из войны равными Англии, все, что мы создали в мире, должно было погибнуть. Наша родина расцвела благодаря нашему престижу за границей; но этот последний должен был исчезнуть подобно древней Ганзе, раз мы не завоевали себе независимого положения по отношению к Англии.