Nеtократия. Новая правящая элита и жизнь после капитализма - Зодерквист Ян. Страница 24

Мобилистическая философия отвергает все это и взамен, в качестве единственной награды, предлагает воздух свободы и ограниченные, но реальные возможности в настоящем. Первичная задача мобилизма есть задача дворника – очистить мышление от прелых листьев интриг по поводу власти. Цель – вытащить на свет и обезвредить любые попытки оправдать иерархии, которые мы вынуждены строить только лишь для того, чтобы сделать существование более понятным. Такая цель требует от философов так формулировать свою критику власти, чтобы критика стояла вне 'конструктивности', потому что требование 'конструктивности' отражает требование власти к философии быть полезной для власти. Конструктивная критика власти есть её неотъемлемая часть, поскольку критика такого типа одомашнена и безвредна уже к моменту, когда произносится. Задача такой критики сводится к защите власти посредством указания на ее промахи, чтобы усиливать ее перед лицом предстоящих атак.

В мобилистической традиции, мысль ценна сама по себе. Потому мобилистическая критика не склонна вступать с властью в диалог, она не устраивает торг, а обнажает установившиеся 'истины', 'прогресс' и 'вознаграждения', лишая их иллюзорного блеска. Таким образом эти истины показываются как утратившие связь со временем. Требование свободы распространяется и на отношение философов к собственной философии: мысль должна быть совершенно свободна! Как только философы предъявляют право собственности на свои идеи, они немедленно олицетворяют себя с властью, которую критикуют. Это, естественно, проблематично, потому что означает, что мыслитель-мобилист не может нести ответственность за реальные и практические последствия своих идей. Здесь таится колоссальный риск, но и столь же колоссальные возможности, которые являются неотъемлемой частью философии мобилизма. Никогда нельзя сказать заранее, чем все это закончится!

Забавно, что мыслители-мобилисты во все времена могли рассчитывать на восхищение коллег-тоталистов, порой в самой непредсказуемой форме. Один из примеров – разоблачительная теория Макиавелли о стратегиях борьбы за власть на самом высоком уровне, которая была высоко оценена и использована в качестве инструкции по применению как лидерами Европы эпохи Ренессанса, так и лидерами бизнеса позднего капитализма. Другой пример – анти-фашистская философия Ницше, которая, будучи вывернута наизнанку, стала идеологическим оружием нацизма в Германии 1930-х годов. Так, часто наибольшими ценителями мобилистов являются их злейшие враги. Подражание, как известно – самая искренняя форма лести, но зачастую подражатели упускают или не понимают самую сущность того, что имитируют. Тоталисты везде ищут выгоду, в том числе и для самих себя, и настаивают на логической строгости. Мысль должна удержи-ваться в рамках языка. Вот почему мобилистическая философия парадоксов – беспристрастное самодостаточное мышление – для тоталистов непостижима.

Мобилистические идеи могут использоваться циниками, да и сами философы мобилизма иногда представляются в самом непристойном и даже смешном свете. Это цена за отказ присоединиться к танцу вокруг тоталистических истин. Но с появлением информационного общества предпосылки развития мысли драматически меняются. Это не означает, что информационное общество есть более превосходная и 'продвинутая' парадигма сравнительно с предшествующими. Рассуждать подобным образом означает по-прежнему следовать устаревшим тоталистским убеждениям. Наоборот, во многих важных отношениях информационное общество потребует от своих граждан большей честности. В интеллектуальном смысле эта эпоха будет значительно более беспощадной, чем все предыдущие. Честность и брутальность – это центральные понятия для понимания нетократии и её ценностей. Мобилизм уже предлагает эти качества и потому отрицает – в стиле меметического дарвинизма – тотализм, который вот-вот совсем рухнет под грузом дискредитировавших себя аксиом. Так что можно утверждать, что по иронии мобилизм ближе ктому, чтобы самому стать той самой 'врожденной истиной', существование которой он так рьяно отрицает.

При переходе от капитализма к информационному обществу происходит радикальный пересмотр представление о человеке и его мировоззрении. Изменившиеся обстоятельства требуют нового мышления, но это новое мышление не так и ново. То, что прежде игнорировалось, изолировалось и искажалось, теперь в самом центре внимания. Если рассматривать развитие с позиций биологической эволюции, социально-экономические изменения оказались благоприятными для мутации мышления, до того влачившего жалкое существование. Голоса с периферии становятся все слышнее и слышнее. Еще со времен победы христианства над митраизмом в борьбе за то, какая система верований заменит древнюю мифологию в качестве государственной религии Римской империи, мобилистическая традиция пребывала на задворках западной философской мысли. Вольнодумцы вроде Лукреция, Спинозы, Макиавелли и Юма признавали несовершенство тотализма и атаковали его в пределах, которые считали приемлемыми. Но только в начале XIX века, с появлением Фридриха Ницше, мобилизм всерьез заявил о себе на философской арене. Иммануил Кант распахнул эту дверь, но именно Ницше сделал первый шаг в новый мир.

Ницше отверг традиционные тоталистические вопросы о смысле всего сущего и о морали, в её философском понимании, и вместо этого прямо обратился к более сложным вопросам мобилизма о том, 'кто говорил то, что было сказано, и почему'. При помощи своего amor fati – любви к судьбе – он проделал бреши в понимании, правившем в философии со времен Декарта. Он подверг разрушительной критике великий тоталистский проект, все его стремление к цельности бытия в философии, политике, науке и искусстве, все его вечные и универсальные истины. Ницше отринул все разговоры по поводу того, что бытие имеет скрытый внутренний смысл или объективную цель. Он заявил, что существование есть процесс столкновения бесчисленного множества конфликтующих сил. Практически бессмысленно рассуждать о каком-либо статическом состоянии нашего бытия, есть лишь непрерывный процесс становления. Существование не есть что-то само по себе, оно становится чем-либо в процессе изменчивого взаимодействия конфликтующих сил.

По Ницше, все разговоры по поводу морали имеют целью предоставить правителям инструмент контроля над массами, а массам дать возможность контролировать личность. Поэтому он подверг критике весь тоталистский проект Просвещения. Ницше заявил, что Просвещение отнюдь не ставило своей целью создание лучшего, более открытого мира для людей, а скорее имело намерением заключить людей в рамки замкнутой системы, в которой ориентиром стало понятие нормальности, а недовольство и конформизм – ключевыми характеристиками. Двумя главными целями его нападок были, прежде всего, паулианское христианство и то, что он считал его позднейшим наследником – гуманизм. Ницше рассматривал эти силы как реактивные, а, следовательно, заслуживающие всяческого порицания. Вместо гуманизма он отстаивал свой собственный идеал – сверхчеловека, чьи действия активны и позитивны. Он поместил жизнь и все ее многообразие над всем остальным. Порыв свободного, ничем не сдерживаемого акта созидания в процессе жизни он назвал жаждой власти.

Глубочайший след в философии XX века оставили студенческие волнения 1968 года в Париже. Студенческие массы и активисты компартии сошлись на баррикадах в едином бунте против буржуазного общества. После II мировой войны поколение, осевшее во французских университетах, так же, как и движение хиппи и участники американского движения за мир времен вьетнамской войны, было движимо убеждением, что капиталистическая система обанкротилась и нуждается в одном хорошо нацеленном ударе, который вытащит ее из незавидного положения. Это разношерстное движение возглавлялось и вдохновлялось рядом харизматических фигур, включая марксиста и философа-экзистенциалиста Жана-Поля Сартра, чрезвычайно воодушевленного идеями Мао.

Но студенческое восстание было подавлено. Фантазия так и не пришла к власти. Спустя несколько месяцев порядок был восстановлен. Это поражение привело к обстоятельному переосмыслению всех общепринятых истин, взлелеянных французской интеллигенцией. Пролетариат не проявил никакого интереса к вооруженному выступлению, вопреки надеждам воспитанных на Мао студентов и ученых. Предложенная утопия оказалась недостаточно привлекательной. После нескольких оживленных лет интеллектуальная сцена изменилась коренным образом. В начале 1970-х наступил прорыв принципиально нового философского учения, в авангарде которого стояли два ницшеанца, Жиль Делёз и Мишель Фуко. Мобилистическая традиция вновь обрела опору в научном мире и стала распространять свое растущее влияние. Идеи Ницше покорили Францию и быстро расширили границы своей империи.