Опасный промысел - Томпсон Дэвид. Страница 7

Ната кольнуло чувство вины, когда он вспомнил о красавице, которая некогда казалась ему ангелом во плоти и на которой он собирался жениться. Натаниэль вспомнил, как блестели в свете лампы светлые волосы Аделины, как искрились ее глаза, когда она смеялась. Любой мужчина в штате Нью-Йорк счел бы за честь стать ее мужем. А как поступил он? Повернулся к ней спиной. Повернулся спиной к своей семье. И все из-за дяди Зика.

Воспоминания о дяде невольно заставили Ната улыбнуться. Зик был человеком, умевшим наслаждаться жизнью как никто другой, дорожившим каждым мгновением своего существования так, словно это мгновение было последним. Именно благодаря Изекиэлю Кингу Нат оставил Нью-Йорк, чтобы, может, никогда больше туда не вернуться. Дядя прислал ему письмо, в котором предложил встретиться с племянником в Сент-Луисе и поделиться с ним неким загадочным «сокровищем».

Как мог Нат ему поверить?!

Зик всегда считался паршивой овцой в семействе Кингов, всегда был не таким, как все. Поэтому никто особенно не удивился, когда он решил покинуть Нью-Йорк и устремиться на Запад. И никто не удивился, услышав, что Зик построил хижину в далеких Скалистых горах и женился на индианке. В конце концов в семье Кингов вообще перестали упоминать Зика.

Но Нат всегда тепло относился к дяде… И все же, получив от него письмо, не решался принять приглашение до тех пор, пока не понял, как много предложенное дядей сокровище значит для его дорогой Аделины. Аделина выросла в роскоши и ожидала, что Нат обеспечит ей привычный образ жизни. Она даже подталкивала жениха к тому, чтобы тот занялся торговлей в доле с ее отцом.

Рассчитывая получить богатство, которого так жаждала Аделина, Нат отправился в Сент-Луис на встречу с дядей.

Кто мог предвидеть, чем все это обернется?

Да, он должен был заподозрить неладное, когда Зик заявил, что «сокровище» спрятано в его хижине в Скалистых горах. Племянник, однако, с радостью включился в игру и, хотя ему пришлось убивать головорезов и индейцев, наслаждался жизнью в глуши так, как никогда и ничем прежде.

Когда же выяснилось, что и не было никакого сокровища, по крайней мере в том смысле, который вкладывал в это слово юный Кинг, еще можно было вернуться к цивилизованной жизни. Но к тому времени Натаниэль уже начал ценить истинное сокровище дяди: бесценный дар свободы.

Кто сумел бы вернуться к прозябанию в Нью-Йорке, однажды насладившись яркой жизнью в Скалистых горах? Кто сумел бы вновь наложить на себя роскошные путы цивилизации, познав безыскусное великолепие первобытной глуши?

И вот теперь — посмотрите на него!

Он женат на замечательной индианке из племени шошонов и собирается впервые в жизни побывать на встрече индейцев, торговцев и трапперов.

Подумать только, сколько всего случилось за это время: Нат дрался с враждебными индейцами и белыми грабителями; принимал участие в охоте на бизонов; убивал оленей, лосей и антилоп; ловил рыбу в кристально чистых ручьях и озерах; научился верить в свои силы и быть настоящим мужчиной.

Но что ожидает его в будущем?

Нат редко думал о том, чем будет заниматься через неделю или через месяц. Хочет ли он стать траппером? Вернется ли в хижину дяди Зика или построит где-нибудь собственное жилище? Если он решит поселиться в хижине, как отнесется Уинона к тому, чтобы жить так далеко от своего народа? И сколько еще пробудет с ним Шекспир, отдавая массу времени и сил его обучению простейшим навыкам выживания в диких местах?

Встревоженный этими мыслями, Нат посмотрел на траппера.

— Нырните в душу, мысли! Вот и Кларенс! [4] — декламировал тем временем Шекспир. — И тут входит Кларенс под стражей, а вместе с ним Брекенбери…

— Послушай… — начал Нат.

Траппер удивленно поднял глаза:

— Сейчас как раз начинается самое интересное!

— Когда ты собираешься вернуться в свою хижину?

Шекспир нахмурился:

— Я как-то не задумывался над этим. А что, тебе не терпится от меня отделаться?

— Нет. Как раз наоборот. Я надеялся, что ты останешься со мной еще хотя бы на несколько недель и научишь меня всему, что знаешь сам.

Шекспир засмеялся:

— Ты уверен, что это займет несколько недель?

— Ты знаешь, что я имею в виду.

— Не беспокойся, Нат, я останусь с тобой до тех пор, пока ты не будешь готов к самостоятельной жизни. И тогда в одно прекрасное утро ты проснешься и обнаружишь, что меня рядом нет.

Нат подался вперед:

— Но я ведь увижу тебя снова?

— Надеюсь, что да, но в этом мире ничего нельзя знать заранее. Сегодня ты живехонек, а завтра тебя уже нет на свете. Никто никогда не знает, встретит ли он завтрашний рассвет, поэтому мы должны как можно полнее наслаждаться всякой, даже малой радостью.

— Ты говоришь совсем как дядя Зик.

— А кто, как ты думаешь, научил его всему, что он знал? — поинтересовался Шекспир, хитро сверкнув глазами.

— Интересно, стану я когда-нибудь таким же, каким был он, — печально заметил Нат, глядя на мерцающее пламя костра.

— Не торопись. Головастик не может за одну ночь превратиться в лягушку. Сперва он должен пробыть положенное время головастиком, а уж потом встать на собственные лапки.

— Значит, я еще головастик?

— Вовсе нет! Я бы сказал, ты уже стоишь на своих лапках, просто побаиваешься покинуть хорошо знакомое болотце.

Нат кивнул, понимая, что друг попал в самую точку. Юноша взглянул на Уинону, восхищаясь ее красотой и дивясь тому, что она может так долго сидеть молча, не пытаясь привлечь его внимание. Такое терпение изумляло его, как изумлял и ровный нрав индианки. Нату никогда еще не встречался человек, способный воспринимать все с таким спокойствием, не терявший головы даже в самые опасные минуты. Самообладание Уиноны было поразительным, и Нат часто желал иметь хотя бы половину стойкости своей жены.

— Я могу пойти прогуляться, — заметил Шекспир.

Нат посмотрел на траппера, чтобы убедиться, не шутит ли тот, но лицо Шекспира было совершенно серьезным.

— Спасибо, очень мило с твоей стороны, но в этом нет необходимости. Нам с Уиноной надо хорошенько выспаться, чтобы быть готовыми к завтрашней встрече.

— Мне тоже не помешает поспать. Годы, должно быть, берут свое. Когда я был моложе, я часто бодрствовал две, три ночи подряд — и хоть бы что. Теперь же и суток не могу провести без сна, обязательно в разговоре сваляю дурака, зевнув во весь рот.

— Не знаю, как тебе это удавалось. Я втрое моложе и все же не могу продержаться так долго. Стоит мне недоспать, и сразу же начинаю чувствовать себя так, словно меня побили.

— Потому что ты слишком избалован, — сказал Шекспир.

— Вовсе я не избалован! — слегка возмутился Нат.

— Все городские дети вырастают такими, потому что им все преподносится на блюдечке. Их не учат выращивать урожай, не учат охотиться, большинство из них не умеют даже рыбачить. Родители не учат их практически ничему стоящему, и они так и не постигают главного закона природы.

— Выживают сильнейшие, — пробормотал Нат, вспомнив недавние рассуждения траппера.

— Ты говоришь так, будто сомневаешься в этом, — заметил Шекспир.

— Честно говоря, и впрямь сомневаюсь.

— Дай себе время, Нат. Молюсь лишь, чтобы жизнь не преподнесла тебе этот урок чересчур жестоко.

С запада донеслось уханье совы, траппер выпрямился и повернулся, всматриваясь в чернильно-темный лес вокруг поляны, на которой они разбили лагерь.

— Не беспокойся обо мне, — проговорил Нат. — Я ведь как-никак убил двух гризли, разве нет?

— Лучше не зазнавайся, — посоветовал Шекспир. Вновь заухала сова, на этот раз ближе.

Уинона подняла глаза, оторвавшись от печального созерцания огня, и бросила взгляд на лес, затем толкнула Ната и сделала несколько быстрых жестов.

— Сова кричит неправильно? — спросил Нат. — Что это значит?

— Именно то, что она сказала, — заявил Шекспир. — Совы так не кричат.