Галили - Баркер Клайв. Страница 95

— Убирайся, — сказала она.

Не глядя на нее, он развернулся и вышел из ванной. В тот момент она ненавидела в нем все — его ленивую походку, то, как он взглянул на свой член, и легкую улыбку, которую она заметила на его лице в зеркале прежде, чем он вышел. Закрыв дверь ванной, Рэйчел прислушалась к его удаляющимся шагам, и лишь услышав, как хлопнуло французское окно, она отправилась в комнату одеваться. К тому времени, как она привела себя в порядок, Галили уже исчез.

На лужайке перед домом сидел Ниолопуа и смотрел на океан. Рэйчел вышла веранду и подозвала его.

— Поссорились? — спросил он.

Она молча кивнула в ответ.

— Он не сказал мне ни слова. Промчался мимо, как грозовая туча.

— Побудешь со мной немного? Я не хочу, чтобы он возвращался.

— Конечно. Если вам так будет спокойней. Но он точно не вернется.

— Спасибо.

— Вот увидите, — воскликнул Ниолопуа. — Он сейчас наверняка готовится к отплытию.

— Пусть катится ко всем чертям, раз ему на меня наплевать.

Предчувствие не обмануло Ниолопуа: Галили не вернулся. Предавшись немому отчаянию и разом лишившись всех сил и желаний, Рэйчел до темноты не выходила из дома, почти не притрагивалась к пище, а если и пыталась что-нибудь съесть или выпить, то не получала от этого ни малейшего удовольствия. По просьбе Рэйчел Ниолопуа до позднего вечера просидел на лужайке, охраняя подступы к дому, и, не желая нарушать покоя хозяйки, на веранде показался только раз, чтобы выпить пива. Несколько раз звонил телефон, но Рэйчел не снимала трубку, чтобы не подвергаться давлению Митчелла, или Лоретты, очевидно намеревавшихся уговорить ее вернуться в Нью-Йорк. Правда, после ухода Галили мысль о возвращении к мужу больше не вызывала у нее протеста. У нее больше не было причин находиться вдали от семьи, к которой она еще принадлежала и в окружении которой, по крайней мере, могла обрести ясность чувств. После эмоционального хаоса, в который ее повергли события последних дней, определенность отношений в ненавистном ей семействе Гири, лишенная всякой двусмысленности и резких перепадов — от нежности до грубого насилия, — могла оказать на нее если не исцеляющее, то хотя бы укрепляющее действие. Ей хотелось напиться и начать жить как Марджи, бросить миру вызов из-под ее траурного покрывала.

Не самая радужная перспектива, но что еще ей оставалось? Этот остров был последней надеждой на восстановление ее души, на чудо, но он обманул ее. И она осталась ни с чем.

За горизонтом уже скрылся последний луч солнца, когда Рэйчел, откликнувшись на зов Ниолопуа, вышла на веранду и, следуя его жесту, взглянула в море. Хотя белые паруса маячили на темнеющем синем небе мелким пятном, Рэйчел знала, что это был «Самарканд». На одно болезненное мгновение она представила, что стоит на палубе рядом с Галили и смотрит на остров. Звезды светят над головой, а внизу их ждет постель. Усилием воли Рэйчел заставила себя не думать об этом.

Но повернуться спиной к морю было выше ее сил. Она смотрела, как белое пятно с каждой минутой становилось все меньше и меньше, пока совсем не растворилось во мраке ночи.

Вот и конец всему, подумала она. Мужчина ее мечты, ее принц ушел из ее жизни в безвестные дали вместе с отливом. Мыслимо ли было уйти более красиво?

Она по-прежнему не плакала. Ее принц исчез, а она не плакала. Конечно, она сожалела об этом. Очень сожалела. Но она так и не смогла представить, какую жизнь они могли бы вести под крышей его дома на холме, научись она вовремя обходить порожистые места его бурной натуры.

Надо сказать, что помимо сожаления в ее сердце была злость. Именно она сдерживала слезы. Рэйчел злилась на жизнь, неоднократно наносившую ей сокрушительные удары. Злость иссушала ее слезы, едва они выступали у нее на глазах.

Надеюсь, вы уже заметили, что Рэйчел стала склоняться к философии своей покойной подруги? Облекать злобу в изящную форму и во всеуслышание заявлять о бессмысленности жизни — вот что составляло суть существования Марджи, и теперь оно же пустило корни в разочарованной душе Рэйчел.

Так или иначе, но обстоятельства вынуждали ее идти по стопам Марджи, ибо иного выхода она для себя не видела. Да поможет Господь им обеим.

Часть шестая

Вода и чернила

Глава I

1

Итак, Галили отправился в очередное плавание, но куда он держал путь, я не знаю. В сочинении другого рода, возможно, я мог бы это придумать, позаимствовав некоторые сведения из книг и карт, но тогда мне пришлось бы делать ставку на то, что в случае допущенных мною неточностей повествования вы не обратите на них внимания.

Поэтому лучше признаться — мне неизвестно, куда отправился Галили.

Когда я закрываю глаза, пытаясь вызвать в своем сознании его образ, то вижу его сидящим на палубе «Самарканда», не слишком довольного своей участью. Но, оглядывая горизонт в поисках знака, который мог бы указать на то, где он находится в настоящий момент, я вижу лишь бескрайние просторы океана. Может, искушенный глаз и мог бы зацепиться за некоторые особенности морского пейзажа, но я не моряк и для меня морские пейзажи все на одно лицо.

Не скрою, я пытался идти по простому логическому пути, дабы исключить возможные недочеты в моем описании. Достал с полки несколько карт, которые пролежали там множество лет (те, что были более старыми, принадлежали самому Галили, он совершал по ним воображаемые путешествия еще задолго до того, как пустился в свое плавание), расстелил их на полу и, вооружившись руководством по небесной навигации и книгой о течениях и приливах, попытался вычислить наиболее вероятный курс «Самарканда». Но эта задача оказалась мне не по зубам. Исходя из предположения, что Галили отплыл от острова на север (именно в ту сторону, насколько я помню, провожала его взглядом Рэйчел), я попытался определить направление преобладающих в то время ветров, которые могли задать «Самарканду» направление, но здесь меня и подстерегала основная трудность — сами карты словно якорем удерживали мое воображение, не давая мне сдвинуться с места. Их создали в те далекие времена, когда воображение людей об устройстве мира самым решительным (если не сказать, пагубным) образом перекликалось с их фантазией. Составители карт не видели большого греха в том, чтобы украсить их некоторыми художественными подробностями. Неведомые звери поднимались из морской пены навстречу кораблям, ангелы ветров с длинными струящимися волосами и щеками трубачей парили над каждой стороной света. А на одной из карт был даже гигантский кальмар с горящими глазами и щупальцами (как гласило примечание) длиной в шесть клиперов.

Среди всех этих художеств мои жалкие попытки отыскать рациональное зерно потерпели полный крах. Оставив вычисления, я потерянно сидел среди этих карт, словно торговец в ожидании покупателя.

2

Конечно, Галили влюблялся и раньше и остался жив. Но он впервые влюбился в женщину Гири, а влюбляться в женщину из семьи врагов не самый мудрый поступок. В истории тому множество трагических примеров. Впрочем, и наш герой не знал любви, которая не приносила бы ему боли разочарования.

Да, вначале все было сладостно прекрасно, но горькие последствия не заставляли себя долго ждать, обрекая бывших пленников блаженства на долгие недели взаимных обвинений, месяцы бессонных ночей и годы одиночества. Всякий раз, когда его роман подходил к концу, Галили давал себе зарок впредь ни за что не поддаваться этому коварному чувству и, чтобы избавить себя от искушения, подолгу оставался в море, вдали от людей.

Чего же искала в любви его мятежная душа? Друга или надежду обрести тихий уголок? Пожалуй, и то и другое. Но разве не приходила она всякий раз в ярость от глупой удовлетворенности плоти, от радости пребывания в уютном гнездышке в праздности и лени, в тепле и уюте собственной грязи? Та часть его естества, что жаждала ощутить себя в объятиях любимой, что призывала к успокоению, животному ликованию и прощению, была ему ненавистна. До чего же глупо было попадаться в эти сети вновь и вновь! Но, даже восставая против подобных слабостей и убегая от них в морские дали, он всякий содрогался при мысли о том, что ждет его после того, как его в очередной раз покинет любовь. Но не столько одиночество и череда долгих бессонных ночей наводили на него ужас, сколько пребывание в неумолимом и беспощадном свете собственной божественности.