Времена не выбирают - Мах Макс. Страница 134
– Ты видел раньше голых женщин? – спросила тогда она.
– Да, ваша светлость, – хрипло ответил меч.
– Они были красивее меня? – Не то чтобы это ее так волновало, но все-таки было интересно, что он скажет.
– Нет, ваша милость, – сказал меч. – Нет! Красивее вас я женщины не встречал.
– Ты спал с женщинами? – На самом деле это было единственное, что ее сейчас интересовало.
– Нет. – Слово далось ему с огромным трудом.
– Почему?
– Так вышло, ваша светлость. – Меч был смущен и расстроен, но говорил, судя по всему, правду.
– Ну что ж, – пожала она плечами. – Значит, нам обоим это предстоит в первый раз. Раздевайся. Я слышала, что это несложно и доставляет удовольствие.
Однако на деле лишиться невинности оказалось совсем непросто, потому что оба они плохо представляли, что и как следует делать, и к тому же ей было больно. Впрочем, боль была не такой, о которой следовало бы вспоминать тому, кто рожден убивать и когда-нибудь быть убитым, и удовлетворенная тем, что выполнила все, что считала необходимым сделать в этот именно день, она заснула, чтобы проснуться поутру настоящей графиней Ай Гель Нор.
Это не было ее собственной памятью и не стало, хотя и объявилось нежданно-негаданно там, где помещается обычно личное пространство прошлого. Не она шла впереди траурной процессии в священную рощу, не ей приносили присягу мечи графства Нор… Лика отчетливо ощущала границу своего и «чужого», и свой собственный «первый раз» она не спутала бы с тем, что произошло в замке Нор в ночь после поминальной тризны. Не ее это были воспоминания, да и воспоминаниями пришедшее извне, возникшее из ниоткуда знание назвать было нельзя, потому что не человеческая память хранила все эти отблески давно прошедших дней. Это Камень донес до Лики, сохранив в себе, и отдал ей, как наследие и наследство, смутно ощущаемое дыхание прошлого, его отзвук, его отражение. Вот именно, отражение. Камень был всего лишь зеркалом, в которое однажды заглянули, отразившись, другая Нор и многие иные люди – мужчины и женщины, – носившие и это Имя, и этот Камень.
И связной истории клана Нор не было здесь тоже. Не хроника или летопись, не подробное жизнеописание каждого из владельцев Камня Норов, но только отдельные вспышки света в наполненной движением мгле прошлого.
– Неужели ты ничего не помнишь? – спрашивал Иван.
– Ничего, – отвечала она.
– Совсем ничего? – настаивал он. – Может быть, какое-то имя, город, деревню?
– Не помню, – пожимала она плечами. – Помню лес, мужиков помню, которые несли меня на руках… Тебя помню, Ваня, как ты надо мной хлопотал да колдовал.
И она улыбалась, а Иван сразу же забывал про свои вопросы, потому что от ее улыбки он становился «совершенно сумасшедший».
– Неужели ты ничего не помнишь?
А что она должна была помнить? О чем могла бы рассказать своему Ивану? Но, главное, зачем? Зачем ему знать о том, что перестало существовать, уничтоженное силой, равной и равнозначной смерти?
«Нор умерла, – решила она, когда окончательно поняла, что с ней произошло, и сожгла свое прошлое в лютом пламени отчаяния. – Графиня Ай Гель Нор осталась на Легатовых полях, а я… я…»
В самом деле, что же такое была она, решавшая судьбу сгинувшей где-то когда-то неистовой Нор?
«Я… Дарья», – решила она и больше никогда к этому вопросу не возвращалась. Ведь ей неведомы были пути богов и суд их был ей непонятен. Она не знала даже, является ли этот полученный ею второй шанс наказанием и искуплением или, напротив, наградой и воздаянием. Но одно она поняла: если бы боги желали сохранить жизнь графине Ай Гель Нор, они вполне могли сделать это там и тогда, где и когда графиня повела в последний бой своих не ведающих страха рейтаров. Однако этого не случилось. Их волей и промыслом она была перенесена в совсем иной мир, мир, где все, что имело для нее смысл до этого, и свой смысл, и свою ценность потеряло. Как можно было оставаться гегх, если здесь не было ни других гегх, ни аханков, ни иссинов, то есть никого, кто одним фактом своего существования создавал смысл слова «гегх». Ни народа, ни земли, ни родных богов… Какая же она теперь Нор? Чья она графиня? Чей враг и чей друг?
– Неужели ты ничего не помнишь? – спрашивал Иван.
Сначала часто спрашивал, потом – реже, а еще потом, в сентябре шестнадцатого, спросил в последний раз.
– Неужели ты ничего не помнишь? – заглядывая ей в глаза, спросил он.
– Зачем тебе это, Ваня? – спросила в ответ она и твердо посмотрела ему в глаза. – Что ты хочешь услышать?
– Не знаю, – тихо ответил он и больше никогда ее об этом не спрашивал. А что он тогда подумал, какие предположения могли возникнуть в его голове, было уже не ее, а его тайной, и она, разумеется, его никогда об этом не спрашивала.
Эта женщина была баронессой. Конечно, баронесса по-русски и по-гегхски не одно и то же, но все-таки… Дарья долго вглядывалась в бледное изможденное лицо баронессы фон дер Ропп, пытаясь найти в себе сочувствие или хотя бы чувство солидарности, но ничего не находила. А потом, возможно, не перенеся затянувшегося молчания, женщина подняла глаза, и их взгляды встретились. В прозрачных глазах Элизы Вольдемаровны Ропп плескался ужас, сменивший холодное пренебрежительное презрение, которым они были полны еще четверть часа назад.
«Так быстро?» И в этот момент Дарья окончательно поняла, что ничего общего у нее и этой женщины нет, даже классовой солидарности, о которой так любили говорить Ванины приятели-большевики. Ничего.
Да и какая разница? Не было для нее в этом мире правых и виноватых, своих и чужих, вот в чем дело. Не было и быть не могло, просто потому, что она сама так решила. А раз решила, то так тому и быть. Ее сторона – это Ваня, куда он, туда и она.
Случайность, конечно. Простое невезение. А может быть, судьба? Взвешивающая жребии решила или действительно жребий выпал?
Она захотела подышать лесным воздухом. Потянуло в лес, а леса здесь были великолепные, без конца и края, полные жизни, и теперь, ранней осенью, свои, родные, как никогда. Или все дело было в том, что близилось полнолуние, и в ней в полный голос заговорил Зверь? Повелитель полуночи желал воли? Все может быть, хотя одна луна не две, и она не барс, и уже давно не Ай Гель Нор. Так или иначе, но она отправилась в путь одна, предполагая добраться до Таловки до наступления ночи, а если и ночь чуть прихватит, то тоже не беда. Ночь ли, день, охотник всегда найдет тропу.
В семи верстах от станции кобыла сломала ногу. Невероятное дело, но так случилось. А почему да как, какое дело до всего этого человеку, оставшемуся без коня. Без лошади, разумеется. Но Пчелка сломала ногу, и Дарья пошла пешком. Семь верст до станции, десять – до Таловки. Она выбрала деревню.
Путь был неблизкий, и все лесом, а лес все еще оставался территорией войны, но она чувствовала удивительную легкость, и уверенность в себе она чувствовала тоже, и у нее оставалось еще три патрона в нагане, для умелого бойца совсем немало. Было четыре, но не оставлять же Пчелку на мучительную смерть? А засаду она почувствовала верстах в трех от деревни, но главное, тогда, когда бесповоротно в нее попала. Это были опытные люди, и она почему-то сразу подумала о Колчанове и даже обрадовалась, потому что когда-то же надо было им встретиться. Она не испугалась: смерти бояться – на войну не ходить. К тому же она все равно еще успевала уйти с директрисы огня, раствориться в деревьях, повернуть ситуацию, вывернув ее наизнанку, и стать из жертвы охотником. Только делать этого не пришлось. Ненужным оказалось, они сами вышли к ней, и Колчанов собственной персоной – тоже. Это он зря сделал, но сделанного не воротишь. Так они говорят. А у нее дома говорят иначе. Срубленное дерево заново не посадишь. Тоже верно, но думать по-гегхски она уже перестала.
Она остановилась и с интересом посмотрела на выходящих на дорогу бандитов. Их было пятеро. Шестой, как она теперь знала, находился дальше по дороге, за поворотом. И еще один тут же, не спрашивая ничего у Колчанова, пошел вперед, ей за спину, но не к ней. Не по ее душу шел, свои у него были интересы: а что, как невзначай нагрянет с той стороны летучий отряд краскома Сидяка или Губчека? Да мало ли их было, идущих по их следу, по их душу?