Времена не выбирают - Мах Макс. Страница 45

На аэродром они вернулись только вдвоем. Джеффри, через считанные секунды после того как последний из турецкой четверки вышел из боя, вдруг клюнул носом и тоже ушел вниз – в последнее пике. Что с ним случилось, они не узнали уже никогда – море поглотило и истребитель и пилота. А для Клавы эта смерть стала последней точкой в бою и триггером для понимания того, что же это такое война. Она вдруг сразу и ясно поняла, что война – это не захватывающее приключение в стиле Хогарта, которого она любила читать в детстве, не спорт. Война – это страшный труд и риск быть убитым в любой миг. Война – это смерть Джеффри, и Джоржича, и Викулова, и Чуднова, и тех турецких летчиков, которых сбили в этом бою они. Тех летчиков, которых сбила она и которые даже не успели выброситься с парашютом: и той «пятерки», и его ведущего. А еще она почувствовала, что сил у нее осталось на чуть. Усталость упала на нее сразу, вдруг неимоверной тяжестью, сковавшей измученное запредельными перегрузками тело.

Она все-таки дотянула до Калатоса и кое-как посадила измученную не меньше ее самой машину – семнадцать пробоин в плоскостях и фюзеляже! – но вылезти из мерса уже не смогла. Механики-сербы вытаскивали ее из кабины истребителя и на руках несли в госпитальную палатку, но всего этого Клава как бы и не помнила. Воспоминания были смутными и обрывочными, как часть тех темных бредовых снов, в которые она погрузилась уже там, у медиков.

Очнулась она только ночью. Вылезла из палатки и увидела огромные звезды юга, заполнившие все необъятное глубокого темно-синего цвета, как бы бархатное, небо. Тело болело неимоверно. Каждая клеточка, казалось, вопила от боли. Нос был забит запекшейся кровью – ее кровью – и не дышал. Она не была ранена. Она просто выложилась в том бою полностью, до конца, до последней капли физических и душевных сил. Два сбитых истребителя – и каких! – были оплачены если не кровью – не кровь же из носа считать! – то уж потом и болью точно.

Если ведомый Ары Карапетяна – лейтенант Дургоноглу не ошибся, в бою над эскадрой Зильбера сбила греческая «семерка», настырный и решительный истребитель, вышедший из боя целым. Он же, судя по всему, расстрелял и Стефана.

– Этот парень мой, – сказал Зильбер, и все согласились с тем, что это его право.

Турция, конечно, была вполне цивилизованной страной, как любили повторять сами турки, но кровная месть отнюдь не ушла в историю. По-прежнему, как и в былые времена, десятилетиями длились войны между кланами (хамулами), и еще надо было посмотреть, чьи вендетты были страшнее, итальянские или турецкие. В обыденной жизни ни городские турки, ни городские арабы и уж тем более евреи не стали бы оживлять злобных демонов кровной мести. Для таких дел существовали полиция и суд присяжных. В конце концов, для разрешения острых споров и примирения сторон имелись и свои, «домашние», так сказать, авторитеты: будь то кади или раввин. Но война на то и война, что способна разом, одним-единственным дуновением картечи, смахнуть весь лоск цивилизации и ввергнуть вполне вменяемых в мирное время людей в самое настоящее варварство. И Зильбер, когда он сказал то, что сказал, совсем не думал, что уподобляется тем диким кровникам, о которых слышал немало рассказов в детстве. Он сказал то, что пришло из его сердца. Не больше, но и не меньше. Он просто взял на себя обет найти того грека и отомстить ему. Правда, в виду он имел вполне рыцарский дуэльный кодекс истребителя: отомстить, но в честном бою.

Вероятность встречи была высока, они ведь оперировали в одном и том же районе. И встреча состоялась, хотя и не сразу, и не так, как ожидалось. Двадцать пятого они вылетали два раза – на патрулирование побережья до Орена и на разведку до Родоса – но в небе никого не встретили. Двадцать шестого утром они снова патрулировали и снова безрезультатно. А вечером они сопровождали бомбовозы на Линдос. Результаты бомбардировки были неочевидны, хотя внизу что-то горело и взрывалось. Огонь зенитных батарей, однако, был довольно плотным, и снижаться для доразведки никто не захотел.

На следующий день вышли двумя парами в направлении Сёми, и Моня, как чувствовал, приказал Аре идти параллельным курсом, но выше и восточнее.

Уже на подходе к острову Зильбер увидел одиночный корабль – возможно, эсминец, – идущий курсом на Родос. Это мог быть и грек, и кто-то из своих, и Моня уже начал прикидывать, не стоит ли снизиться и глянуть, что за рыбы водятся в здешних водах, когда, совершенно рефлекторно бросив взгляд через плечо, увидел чужих в правой верхней полусфере. Их застали врасплох. Сзади справа. Положение было хуже некуда.

Они уже были под ударом, и действовать теперь надо было мгновенно. Зильбер рывком бросил машину круто вправо, уходя с линии огня на чистом автоматизме и надеясь, что его ведомый успеет понять и повторить маневр. Многопудовая сила инерции прижала его к бронеплите, вдавила в чашу сиденья, застлала глаза багровым туманом. И снова замерло время, и тянется-тянется эта долгая пауза между двумя ударами сердца, пока, наконец, он выводит своего «хищника» из крена, и небо, широко распахнувшись, не открывает ему три вражеских истребителя. Замысел ударить им в спину сорвался, и Хакан Кара, его новый ведомый, не подкачал, и теперь противники неслись уже навстречу друг другу. Это была лобовая атака, в которой побеждает тот, у кого нервы крепче и кровь холодней.

Преимущество, впрочем, было за греками. Они пикировали сверху, а Зильберу предстояло карабкаться вверх. Если они при этом потеряют скорость и свалятся раньше, чем проскочат греков, «хорьки» расстреляют их без особых усилий. Греки открыли огонь примерно с тысячи метров. Рановато, конечно, но не железные же они там. Тем не менее трассы замелькали прямо перед глазами Зильбера, и спина взмокла от напряжения. Трассы проносились мимо, как и должно было быть при такой дистанции, но впечатление было такое, будто каждая пуля направлена прямо в его грудь. Он тоже нажал на гашетки, пытаясь поймать «какарс» в прицел, но это было трудно, он не успевал и потому бил просто вперед, сразу по всем трем грекам, рушащимся ему навстречу. Из-за правого плеча, туда же вперед тянулись трассы Кары.

Однако дела их были по-прежнему далеко не блестящи. Скорость катастрофически падала, мотор надсадно ревел, но, казалось, больше не тянул. Моня чувствовал, что машина на грани своих возможностей – еще немного, и она сорвется в штопор. С внутренним напряжением он ждал, когда истребитель задрожит, замрет на секунду и, наконец, упадет на крыло и на нос. Вот в эту секунду греки и влепят ему очередь-другую, и все будет кончено.

В этот момент впереди справа и появился наконец Карапетян. Он вышел под углом градусов в девяносто к грекам, и был теперь страшнее для них, чем Зильбер с его ведомым. Ведь у Ары была скорость и свобода маневра, и самое главное – враг был у него под огнем. Ведущий греческой тройки моментально и, главное, правильно оценив обстановку, с небольшим отворотом вправо устремился вниз, за ним, чуть замешкавшись, повторили маневр его ведомые. Моня аж зубами заскрипел, увидев семерку в белом круге на оперении первого «хорька», но сам он сделать сейчас ничего не мог, а от Карапетяна и Дургоноглу греки ушли.

Вот чего она не могла понять, так это того, как он уцелел после того боя над Родосом. Она же свалила его, и он, даже не выбросившись с парашютом, ушел вниз и, значит, свалился прямо в твердую, как сталь, воду пролива. Он должен был погибнуть, но каким-то чудом выкрутился и теперь снова показал свой класс. Они прижали турок по всем правилам, как по-писаному, разыграв классическую атаку втроем на пару «бэшек», но вынырнувший из чертова небытия Янычар отреагировал Мгновенно и показал, на что способен классный истребитель даже в такой отчаянной ситуации. Возможно, он отбился бы и не приди к нему неожиданная помощь. Но и помощь пришла и уже ей и ее парням пришлось выкручиваться и уходить, потому что неожиданно свалившаяся им на головы пара «хищников» меняла расклад сил на прямо противоположный. Этот скоротечный, так изящно начатый и так криво закончившийся бой не выходил у нее из головы все последующие дни.