Забвению неподвластно - Торн Александра. Страница 46

— О чем ты хочешь мне сказать? — спросил Дункан, протягивая ей бокал.

Хилари поднесла его к губам и выпила одним махом, так, что даже закашлялась, а на глаза навернулись слезы.

— Мне было необходимо выпить, — сказала она.

— Я вижу, что ты расстроена. Не хочу выставлять себя ясновидящим, но подозреваю, что это связано с Малкольмом и Меган. Что произошло на этот раз?

— Ты знаешь, что они сегодня встречаются за ленчем?

Дункан подтвердил:

— Да, Меган сказала, что Малкольм собирается внести последнюю правку в ее статью для «Харперз».

— Это только предлог. У Малкольма гораздо более веская причина для встречи. Он собирается просить Меган выйти за него замуж.

На лице Дункана не дрогнул ни один мускул. Он продолжал спокойно смотреть на нее, но его глаза потемнели, словно небо перед бурей.

— Когда ты об этом узнала?

— Сегодня за завтраком. Малкольм сам мне сказал.

— Почему ты приехала сюда? И что ты от меня хочешь?

Хилари опешила и потянулась за сигаретой. Подобного вопроса она от него не ожидала. Любой мужчина отреагировал бы на такое известие крайне болезненно. Она надеялась подогревать эмоции Дункана до тех пор, пока они не достигнут пика. А когда он потерял бы над собой контроль, она бы его соблазнила.

— Тебя не выводит из себя мысль о том, что они сейчас наедине? Бог знает, что они вытворяли все это время за нашими спинами! Они и сейчас скорее всего над нами смеются.

— Я понимаю, что ты сейчас переживаешь. Но должен сказать, что, если Меган попросит меня о разводе — по любой причине, — я соглашусь.

Хилари была настолько поражена, что некоторое время, не в силах ничего произнести, только хватала ртом воздух.

— У тебя нет никакой гордости! — произнесла она наконец.

Теперь пришла его очередь отпить бренди.

— Я не собираюсь оспаривать развод. Нет никакого смысла. Невозможно заставить кого-то любить или оставаться в семье против желания.

Хилари больше не могла сдерживать клокотавшую ярость.

— Будь ты проклят! Ты же обещал мне помочь! — закричала она, вскакивая с дивана.

— И помогу, если буду в силах. — Его голос был неестественно спокоен. — Но я не могу разрушить для этого три судьбы.

Она промчалась по студии, а затем резко обернулась:

— Все вы, мужчины, одинаковы! Вы твердите о честности, а когда приходит время, играете без правил. Я говорила тебе, что в этом мире у меня никого нет. Твоя жена крадет единственного мужчину, который для меня что-то значит, а ты заявляешь мне в глаза, что не собираешься коверкать их жизнь. А что делать мне? — Ее голос поднимался все выше, пока не сорвался на крик.

Она видела, как на скулах Дункана заходили желваки.

— Я действительно сожалею, Хилари. Я говорил, что сделаю для тебя все, что смогу, и не отказываюсь от своих слов. Предполагаю, что Малкольм предложил тебе финансовую помощь. Он что-нибудь сделал для твоего будущего?

— Ни хрена он не сделал! Эта свинья! Он просто бросил меня!

Хилари моментально сообразила, как повернуть дело в свою сторону, получить реальную выгоду взамен рушащейся жизни. Она понизила тон и опустила глаза, чтобы он не заметил полыхавшую в них ненависть.

— Я не хочу перекладывать свои беды на тебя. Проблема состоит в том, что я завишу от Малкольма в расходах по эксплуатации помещений. У меня огромная задолженность по закладным на дом и галерею, а мой бизнес не приносит пока достаточных доходов. Но я уверена в будущем. Я знаю, что могу изменить ситуацию, с небольшой помощью, конечно.

— Сколько тебе нужно?

Она тяжело вздохнула и снова присела на диван рядом с ним.

— Ах Дункан! Я не хочу, чтобы все сводилось к деньгам. Я хотела бы, чтобы мы просто оставались друзьями и в ближайшие месяцы морально поддерживали друг друга.

— Я понимаю. Тяжело сознавать, что ты сделал в жизни решающую ошибку…

Дункан, казалось, говорил о себе.

— У меня были мечты о перестройке работы галереи, — продолжала Хилари. — Мечты о превращении Санта-Фе в Мекку для коллекционеров. А теперь…

Она опустила плечи, как бы признавая свое поражение, и голос ее прервался.

— Тебе не нужно менять планы. — Дункан встал и подошел к встроенному в стену шкафчику. Когда он возвратился к дивану, то держал в руках чистый чек. В то время как она за ним наблюдала, он проставил дату и надписал ее имя.

— Во всей этой истории я выигрываю больше, чем ты. Какая сумма тебя устроит?

— Для начала десять тысяч долларов.

Он спокойно вписал цифру в чек.

Она взяла чек и опустила в сумочку.

— Могу ли я сделать что-нибудь для тебя? Я знаю, что тебе больно и одиноко. Я могу успокоить тебя. Мы можем успокоить друг друга. — Она протянула руку и провела пальцем по линии его губ.

Он отстранился и встал.

— Спасибо за предложение, но я не думаю, что это чему-нибудь или кому-нибудь поможет. А теперь, если у тебя нет возражений, я хотел бы побыть один.

Она тоже встала, приподнялась на цыпочки и поцеловала его, проведя кончиком языка по его сомкнутым губам.

Поскольку он не отреагировал, она повернулась к двери, взмахнула на прощание, рукой и вышла из студии, едва сдерживая ликование. Дункан Карлисл оказался простаком — курицей, несущей золотые яйца и созревшей для потрошения! Все, что ей нужно делать, — это играть на его чувстве вины. И тогда она получит гораздо больше, чем. эти несчастные десять тысяч.

— Я люблю тебя и хочу, чтобы ты стала моей женой, — сказал Малкольм.

Джейд, отпивавшая воду из бокала, поперхнулась, услышав это. Пытаясь вдохнуть, она беззвучно разевала рот и чувствовала, как ее лицо багровеет. Малкольм вскочил и принялся хлопать ей по спине.

— Ох, извини! Я понимаю, что не должен был этого говорить… Но я думал, ты знаешь о моих чувствах к тебе.

Он выглядел настолько сконфуженным, что ее сердце против воли потянулось к нему.

— Я очень тронута, это правда, но я никогда даже не думала об этом!

— Ни разу за все эти недели? Не могу в это поверить! Я и ты — знаешь, я никогда в жизни не испытывал такого влечения к женщине. Когда мы были вдвоем, разговаривали о литературе, ты просто оживала. Я никогда не видел тебя более счастливой, более воодушевленной. Ты же видишь, как мы подходим друг другу!

Его уверенность отозвалась в ней болью. Какую путаницу она внесла в жизнь Меган! Джейд знала, что Малкольм увлекся ею, или, возможно, Меган. Проблема состояла в том, что, погруженная в собственные заботы, она не сообразила, насколько далеко все зашло. А теперь она должна обидеть Малкольма, и с этим невозможно ничего поделать!

— Ты мне нравишься даже больше, нежели думаешь, и я восхищаюсь твоим талантом писателя, но я тебя не люблю.

Произнеся эти слова, она впервые за последние недели сказала правду. Нет, она не любит Малкольма. Несмотря на то что она наслаждалась его обществом, обожала его книги, делила с ним радость писательского труда — несмотря на все это, она не была влюблена в Малкольма. Джейд была благодарна ему за многое, особенно за дружбу. Но не более. Не эта дружба заставляла ее просыпаться среди ночи, не она сжигала, отзывалась болью, голодной страстью. Это все было предназначено другому мужчине. Дункану. Чем больше он раздражал и расстраивал ее, чем больше скрывался за занавесом холода, не разрешая почувствовать свое тепло, тем больше она любила. Полностью, безоговорочно, необратимо.

После этого самопризнания все ее сомнения и опасения улетучились. И она почувствовала себя так, как, наверное, чувствует себя слепой, обретший зрение, как безногий, у которого вдруг появились новые ноги.

Малкольм не отводил взгляда от ее лица, не в силах поверить в ответ.

— Мне нужно немного времени, чтобы все обдумать. Невозможно рассказать, как я себя чувствую.

Она грустно покачала головой:

— Время ничего не изменит. У любви собственные правила и собственная правда.

Она так хотела очутиться сейчас на ранчо Сиело и рассказать Дункану об этой правде, что с трудом могла усидеть на месте. Но следующие слова Малкольма вновь привлекли ее внимание.