Во власти дьявола - Тристан Фредерик. Страница 12

Не знаю, насколько Алису успокоили мои объяснения, по правде, я этому не верю. Она заявила, что прежде всего это не ее дело, ее мать — уже достаточно взрослая, чтобы поступать так, как ей заблагорассудится. Во всяком случае, помня о том, что случилось с Альбертой и с Даниель, она должна была спрашивать себя, не угрожает ли и Марии-Ангелине такой же жалкий конец. Конечно, она верила в свою мать, но кто знает, на что еще способен Пурвьанш? Не следует ли ей отправиться к ней и, сознавшись, что она знает об их романе, предупредить ее об опасности?

Я попытался отговорить Алису от этого шага. Если мать скрывала свой интерес к Пурвьаншу, дочь не должна сообщать ей о том, что ей известна эта интрижка. Алиса вроде бы поняла меня. Но тогда в ее голове уже родился другой план: пойти к Нату и прямо открыть ему причины своего беспокойства. Она ничего мне об этом не сказала, прибегнув к каким-то хитрым уверткам, а потом отправилась к нему и начала упрекать его за ложь о своей матери. Разве он не уверял ее, что Даниель все сочиняет?

— Девочка моя, неужели я мог вот так просто взять и выложить тебе всю правду? Если бы Мария-Ангелина пожелала сообщить тебе о нашей связи, она бы эго сделала. Если она этого не хотела, я тем более не должен был показать себя нескромным.

Но этот ловкий ответ не одурачил Алису. Со всей порывистостью своего юного возраста она дерзко бросилась в лабиринт вопросов, который поневоле выводил ее на то, чего я больше всего опасался: на правду об испорченности ее матери. Чем больше хотела она проникнуть в эту тайну, тем больше ее наивность возбуждала больную чувственность Пурвьанша. Ах, так эта глупая гусыня желает знать правду? Ну так он ей сейчас покажет, что это за женщина и как крепко держит он ее в своих руках! Итак, он вываляет эту дурочку в грязи одновременно с тем, как ее мать, Ангелина, окажется сброшенной с верхней ступеньки своего пьедестала в позор бесчестья. Он сделает дочь прямой свидетельницей унижения собственной матери!

Я ничего не знал о готовящейся драме. Нат назначил Алисе встречу в квартире на улице Поль-Валери, недалеко от площади Виктора Гюго. Он пообещал ей, что там она увидится с матерью и та ей сама все расскажет. Поверив этому, она отправилась туда к пяти часам. Пурвьанш провожал ее. Их устроили в гостиной, подали чай. Потом открылся занавес, и показалась зеркальная стена, но с их стороны она представляла собой простое стекло и спектакль начался.

В первое мгновение до Алисы не дошел смысл того, что она видит, но, едва поняв это, она прыжком вскочила с места, пытаясь отвести взгляд и вырвать из сознания жестокое зрелище, которое ей открылось: голая Мария-Ангелина непристойно раскинулась на позорном эшафоте, а палач, мерзко шаря руками по ее телу, хлестал ее плетью. В комнате были установлены громкоговоритель и микрофоны, улавливающие каждый вздох, чтобы не упустить хриплые стоны и крики жертвы, находившей, по всей очевидности, некое наслаждение в этом гнусном разврате.

Алиса хотела бежать, но Пурвьанш удержал ее. Она упрямо закрывала глаза, но не могла заткнуть себе уши, чтобы ничего не слышать. Тогда она принялась так громко кричать и вопить, что прибежали две служанки и бросились ей на помощь, освободив от этого чудовища. О том, что было дальше, она уже ничего не могла вспомнить. Она блуждала по улицам, задыхаясь, захлебываясь от рыданий, и вернулась ко мне на исходе ночи в состоянии близком к помешательству.

На следующий день я пошел к Нату и гневно выплюнул ему прямо в лицо все, что думал.

— Ах, — произнес он с видом гурмана, лакомящегося жареным соловьем, — какой великолепный праздник я себе устроил! Редкая минута! Я обнимал эту девушку, а она вырывалась. Я ощущал каждое содрогание ее тела, дрожь ужаса, пронзавшего ее от того, что она видела и слышала. Это было гораздо сильнее, чем если бы я просто овладел ею.

Что сказать, когда имеешь дело с развращенным существом такой породы? Я оставил его смаковать его манию над кофе со сливками, глубоко убежденный в том, что никогда больше его не увижу.

Вернувшись к себе на улицу Одессы, я обнаружил, что Алиса ушла. Боясь, как бы в таком состоянии она не впала в какую-нибудь крайность, и не зная, куда она может пойти, я позвонил Софи Бонэр. Не открывая подлинных причин моего беспокойства, я признался ей, насколько оно сильно.

— И опять виноват этот Пурвьанш, не так ли?

Кажется, тогда она в первый раз им поинтересовалась. Я не мог ничего объяснить, не предавая Марии Ангелины и Алисы, и сказал только, что режиссер действительно подстроил ловушку, в которую попалась моя подруга.

— Я знаю, что о нем говорят, и мне известно, на какие мерзости он способен, — сообщила она. — Меня удивляет, что вам нравится бывать у него так часто.

Защищаясь, я сослался на то, что сам не понимаю, что меня очаровало: этот человек или спектакли, которые он перед нами разыгрывал.

— О, — произнесла она, — одно неразрывно связано с другим. Пурвьанш ведь живет только своими иллюзиями. Его сила в том, что он оживляет в других их собственный театр. И чем глубже прячете вы вашу тайну, тем глубже проникает он вам в душу и вытаскивает ее на свет Божий, подводя к необходимости удовлетворять низменные инстинкты, которые он возбуждает в вас под ложными предлогами.

Я охотно признавал, что в глубине души всякого человеческого существа скрываются пороки, но эта теневая часть всегда обращена к сексу, а мне казалось, что половые извращения не соответствуют моей собственной природе. Я полагал, что Пурвьаншу удавалось внедрять свои метания в сознание жертв, которых он шантажировал своей любовью, доводя до состояния, сходного с его собственным. Он использовал свою харизматическую власть, проистекающую от его молодости, ума и обаяния, чтобы заворожить свою жертву и превратить ее любовь в настоящую страсть, а тогда уже заставить повиноваться под угрозой потерять его. Вдобавок он превосходно владел искусством обольщения и использовал его с бесстыдством, граничащим с подлинной жестокостью. Именно так он сбил с пути Марию-Ангелину: извратив ее мистицизм и превратив его в эту пародию жертвенности, он привел ее из исповедальни в бордель, а терзания ее души обернулись мучениями тела, исполненными жестокого сладострастия. Быть может, она даже мнила, что нашла в этих цепях свободу и высшую цель существования.

Нат объявил мне однажды, что женщинам не просто необходимо дойти до предела, у них — особый дар пароксизма. Обычно они придерживаются умеренности, потому что этого требуют их врожденная стыдливость и воспитание, но если какой-нибудь мужчина сумеет открыть в них некий шлюз, тихий скромный ручеек благоразумия тут же сменяется бурным потоком. Тогда самые безумные фантазии — те, которые подспудно дремлют в них до поры до времени и в которых они не решаются признаться даже самим себе, — выйдут из берегов, затопляя реальную жизнь и властно требуя воплощения. И тот мужчина, которому удастся воплотить их самые тайные видения, быстро делается их властелином.

Я мог бы счесть эту теорию фарсом или пустым бахвальством, если бы своими глазами не видел падения Альберты, Даниель и Марии-Ангелины, которых Пурвьанш на самом деле столкнул в пропасть, распалив их тайные желания. К счастью, Алиса пока уцелела, но что с ней будет теперь?

Вернувшись в нашу квартиру, она с большим трудом описала мне отвратительную сцену, при которой ей пришлось присутствовать. Она восприняла ее так, словно это был какой-то обряд, оскверняющий ритуал — унизительный и трагический. Она видела свою мать во власти высшего оргиастического бреда! Это было немыслимо! Алиса могла отрицать сколько угодно, но она все еще слышала эти вздохи сладострастия и гибели. И я тоже. За сбивчивым рассказом своей любовницы я слышал их, эти хриплые стоны, в которых в головокружительной неопределенности между глубочайшим наслаждением и самым жестоким ужасом смешивались крики радости и вопли агонии.

— Этот Пурвьанш с его величавым видом — обыкновенная мразь, — ледяным тоном сказала Софи. — И прежде всего не стоит придавать ему дьявольское величие, каким он не обладает! Начните, дорогой друг, с себя и развенчайте этот миф в себе самом. Вы почувствуете себя гораздо лучше.