Во власти дьявола - Тристан Фредерик. Страница 14

XIV

Любопытно, насколько человек всегда готов изменить свои суждения и свои пристрастия. Я так восторгался Натом, что легко принимал его подлые поступки и даже находил в них некую мудрость. Я застыл в своем восхищении, потому что он соизволил выбрать меня доверенным лицом своих мерзостей, чтобы не сказать — преступлений. Я всегда чувствовал себя мелкой сошкой, а он возвысил меня до себя, швырнув в пучину, в которой обитал сам. Отдавал ли я себе тогда отчет, что, сделав из меня своего жалкого сообщника, он вывалял меня в грязи — точно так же, как поступал со своими жертвами. Его откровенность со мной была просто еще одним ловким способом обмана.

Гнусное зрелище, на которое он заставил смотреть Алису, окончательно убедило меня в низости его намерений, но к решительным действиям меня подтолкнул шантаж Софи.

Не предупредив ни о чем свою любовницу, на следующей неделе я отправился в частный особняк Распай. Изрядно удивленная этим визитом, Мария-Ангелина приняла меня в салоне в стиле ампир — таком торжественном и скучном и настолько пропахшем пылью, что я тут же понял, почему эта женщина так нуждалась в глотке свежего воздуха!

Она изображала аристократку, и ей это чудесно удавалось. Возможно, она намеревалась поехать на коктейль, потому что была одета в дорогой костюм от известного кутюрье, обтягивавший ее роскошное тело, как перчатка.

— А, — изрекла она с отсутствующим видом, — припоминаю… Вы — тот самый молодой человек, друг моей дочери… Не встречались ли мы с вами на премьере пьесы этого режиссера, этого писателя… как, вы сказали, его зовут?

Она так уверенно играла роль светской дамы, ее спокойствие было настоящим чудом. Я счел ненужным напоминать ей имя ее любовника. Вместо этого я, как и собирался, произнес название улицы Поль-Валери — словно некий пароль. Мне тотчас же предложили сесть. Я представлял себе, в каком беспорядке должны были метаться сейчас в этой прекрасной головке тревожные мысли. Но ничего не заметил. На ее губах расцвела улыбка. Ресницы даже не шелохнулись. Ни один мускул на ее лице не дрогнул, казалось, эта улица ничего для нее не значит. Мадам Распай, еще более Шерманден-Мутье, чем обычно, осведомилась:

— Ну, так что же?

Никогда раньше слова не слетали с моего языка с таким трудом; задыхаясь будто в горячке, я глухо проговорил:

— Пурвьанш водил туда Алису.

После этих слов повисло тяжелое холодное молчание. Тогда ее маска внезапно треснула, голос женщины зазвучал точно из могилы:

— Что вы сказали?

И я, растерявшись и опьянев от дерзости, одновременно горькой и сладкой как месть, отрезал:

— Она вас там видела.

— Меня?

Это был стон. Стон загнанного зверя, в собственном логове пронзенного стрелой охотника. Она вскочила, бросилась к дверям, проверила, хорошо ли они закрыты, вернулась обратно, глядя на меня обезумевшими глазами и нервно поправляя распавшуюся прическу. И переспросила, выговаривая каждое слово:

— Алиса видела меня там?

Я упрямо подтвердил:

— Да, и это Пурвьанш ее заставил.

Она рухнула в кресло, закрыла лицо руками, но минуту спустя подняла голову и поглядела сквозь меня — так, словно меня здесь не было:

— Он заставил…

Но, овладев собой, она заговорила иначе:

— Алиса… Да что она может знать о таких вещах! Разве у нее есть опыт, чтобы судить меня? А вы, мсье, по какому праву вы рассказываете мне эту историю, потому что ведь это ложь, не так ли? Алиса ничего не знает. Она никогда не была на улице Поль-Валери. Нат никогда не привел бы ее туда! Нет, он никогда бы этого не сделал!

— Пурвьанш на все способен, — глуповато заявил я, видя, что она от меня ускользает.

— Он — гений! И если уж вы позволили себе вмешаться в мою личную жизнь, знайте, что Нат создал из меня ту личность, какой в глубине души я всегда и хотела быть! Разве он принуждал меня к этому? Я сама захотела подчиняться его законам.

Горе Алисы придало мне смелости, и я напал на эту женщину, которая уже, кажется, не сознавала, какое ужасное действие оказало на дочь зрелище ее падения.

— Закон Пурвьанша! Вы смеетесь! Подчинение… рабство… Но за какую ужасную вину вы расплачиваетесь, принимая его условия?

Погорячившись, я зашел слишком далеко. Она выпрямилась и уставилась на меня злыми глазами.

— Вы ничтожество! — бросила она мне.

Она поднялась, быстрым движением попыталась соорудить на своей голове какое-то подобие прически и смерила меня таким взглядом, будто я был настоящим подонком.

— Может, вы полагали, притащив ко мне эти сплетни, что я скажу мужу прекратить поддерживать Ната… Ошибочка, дорогуша! Что до моей дочери, пусть думает все, что угодно! Малышке пора бы немного повзрослеть!

— Вы в состоянии представить себе, какой шок пережила Алиса? — воскликнул я.

— О, — отозвалась она, — если Нат надумал поступить таким образом, значит, счел, что пришла пора поучить девчонку уму-разуму! Выслушав вас, я поняла, что вы его любимый лакей. Бедняги вы, молодые цыпляточки, с вашим жеманным ханжеством, с вашими глупенькими страхами! Вы настоящей жизни и не нюхали! Какого черта, пора выплывать на широкий простор!

Я был потрясен. Что означает для нее «настоящая жизнь» и «широкий простор», если в конце этого пути ждет смерть и разложение? Но после того как она оправилась от первого удара, который захватил ее врасплох и обнажил двуличность этой женщины, ее буржуазная натура снова взяла верх. Она вновь владела собой. Трюмы задраены. «Свистать всех наверх! Поднять паруса!» Мария-Ангелина шла в наступление, вывесив все флаги.

— Видите ли, — сказала она, — и вы, и малышка, вы оба — жертвы узости и бесплодности мысли нашей современной эпохи, изрядно поглупевшей с приходом демократии. Ваша свобода — плыть по течению. То, что вы принимаете за мораль, — всего лишь узда, надетая для того, чтобы сдерживать простой народ. Натуры, свободные от вульгарности, смеются над ней! Ну так помните мою доброту: я приглашаю вас обоих, вас и Алису, присоединиться к нам на этой пресловутой улице Поль-Валери, которая, кажется, повергает вас в такой трепет!

Она насмехалась, издеваясь над моим изумлением. Она и впрямь была истинным созданием Пурвьанша, вылепленная по его образу и подобию: такая же извращенная, изломанная и настолько же уверенная в себе, что это граничило с цинизмом. А может, Мария-Ангелина заговорила так, чтобы скрыть отчаяние, в которое погрузила ее моя новость? Я же видел, что сначала мои слова ее глубоко ранили и только потом она взяла себя в руки, спрятавшись за порочной страстью к своему любовнику. Как она может смеяться над горем Алисы? И однако, я на самом деле выслушал ее предложение, обращенное к нам с «малышкой», с этой «девчонкой», присоединиться к ним в их адских любовных играх, в которых она находила такое удовольствие. Возможно, она хватила через край в припадке гордыни, а оставшись одна, горько заплачет над руинами, оставленными в ее душе моими словами? Я счел за лучшее просто пожать плечами и удалиться. Я не создан для того, чтобы сражаться с фуриями, и уже начал упрекать себя за то, что пришел в дом Распай тайком от Алисы.